— И тем не менее, я — Дубов, — не отступался посетитель. — Просто по уважительным причинам должен быть сменить внешность.
Боярин Павел пригляделся и прислушался. Голос незнакомца и впрямь был, как у Дубова, но вот его лицо… Пожалуй, в глазах угадывалось что-то дубовское, да в изгибе губ — но не более того. Если бы Пал Палыч жил в нашем мире и в наше время, то он, пожалуй, нашел бы в самозванце сходство сразу с двумя советскими артистами, вернее, с их персонажами — Штирлицем Вячеслава Тихонова и Шерлоком Холмсом Василия Ливанова. Но так как Пал Палыч ни об одном из них не имел ни малейшего представления, то просто отметил в облике гостя несомненные ум и благородство.
— Вижу, Пал Палыч, вы мне все-таки не верите, — усмехнулся незнакомец. — Ну что ж, я бы на вашем месте тоже не поверил.
С этими словами он извлек из кармана маленькую круглую коробочку и листок пергамента. Открыв коробочку, он взял на кончик пальца малую толику некоей бесцветной, но весьма приятно пахнущей мази, дотронулся до лица, а потом старательно, по слогам, прочел то, что было на листке:
— Ки-гим-ле-по-фосс.
Не успел гость это произнести, как черты его лица стали изменяться прямо на глазах у изумленного Пал Палыча, и миг спустя он увидел перед собою Василия Николаевича Дубова.
— Ну и ну! — подивился боярин Павел. — Как это у вас получается?
— Чумичка помог, — улыбнулся Дубов. — Как вы понимаете, в собственном облике мне теперь в Царь-Городе появляться было бы не особенно желательно. Если не сказать больше.
— Но ведь вы же, все трое, насколько мне известно, покинули Царь-Город? — осторожно спросил боярин Павел.
— Совершенно верно, покинули, — кивнул Дубов, — но решили вернуться. Правда, не все — только мы с Надей. Вернее, Надя заявила, что возвращается, а разве я мог отпустить ее одну?
— Да, госпожа Чаликова — отчаянная девушка, — заметил боярин Павел, и Дубов не мог понять, чего в его словах было больше — восхищения или порицания. Немного помолчав, Пал Палыч добавил: — Догадываюсь, что за причина побудила вас возвратиться. И скажу вам откровенно, Василий Николаич — здесь вы скорее голову сложите, чем справедливости добьетесь.
— Я то же самое Наде говорил, — тяжко вздохнул Василий, — да разве ее переубедишь? Сами же сказали — отчаянная девушка!
Тут дверь приоткрылась, и в светелку заглянул сыскной приказчик. Василий поспешно отвернулся и опустил лицо.
— Пал Палыч, простите, что беспокою, но тут привели знаменитого лиходея Сеньку Залетного, — проговорил приказчик, с подозрением глядя на посетителя.
— Очень хорошо, — удовлетворенно кивнул Пал Палыч и пояснил для Дубова: — Сенька — это известный вор, мы его уж без малого три года словить не могли.
— Сенька сказал, что хочет во всем признаться, — продолжал приказчик.
— Ну и прекрасно. Запишите все, что он скажет.
— Так он говорит, что хочет признаться вам лично.
— Вот как? — чуть удивился боярин Павел. — Ну ладно, ступай, я чуть позже приду.
Оставшись вдвоем с хозяином, Василий снова открыл коробочку и еще раз помазал себе лицо, вернув то обличье, в котором явился в Сыскной приказ.
— Так я чувствую себя надежнее, — словно бы оправдываясь, произнес Дубов. — Пал Палыч, а вам это не кажется странным?
— Что именно?
— Что я ничего дурного в Царь-Городе не сделал и все-таки должен скрываться, словно вор и разбойник вроде Сеньки Залетного.
— Времена нынче странные, — не глядя на гостя, пробурчал Пал Палыч. И, немного помолчав, заговорил как бы вне связи с предыдущим: — Видите, Василий Николаич, даже лиходеи меня уважают. Потому как знают — мне можно доверять. Да, к нарушителям закона я строг, многие считают — слишком строг, но по отношению даже к ним веду себя честно.
— А что, есть такие, кто поступают иначе? — спросил Дубов.
— Был у меня в Приказе один работник, — чуть помолчав, ответил боярин Павел. — Вроде бы и старательный, и добросовестный. Но иногда он при дознании… Как бы это сказать? В общем, применял способы, которые я никак не мог одобрить. Ну вот, например, однажды на базаре схватили одного воришку по кличке Ванька-Косой — все знали, что он мелкими кражами промышляет, но за руку поймать не могли. И вот как привели Ваньку к нам в Приказ, то он взял и незаметно подсунул ему в карман кошелек, изъятый пару дней назад у другого вора. А потом позвал бабу, у которой кошелек пропал, и спрашивает: «Ваша вещь?». Я тогда, конечно, промолчал, но наедине сказал все, что думаю. Что уж раз мы поставлены блюсти порядок и справедливость, то и работать должны по закону да по совести, а иначе — чем мы будем отличаться от тех, кого ловим? Он меня выслушал, а потом возьми и брякни: «Ванька — злостный тать, а тать должен сидеть в темнице». Больше, правда, этот сыщик при мне ничего такого не выделывал, но позже мне докладывали, будто бы он одному вору сказал — дескать, мне про твои грешки много чего ведомо, но ежели ты мне выдашь своих сообщников, то я готов тебе кое-что простить…