Чтобы спрямить дорогу через кладбище, нужно было пройти по той аллее, которая теперь звалась Еловой, а затем повернуть на центральную. Однако Солнышко отчего-то свернул на какую-то довольно узкую дорожку. Так как продвигаться здесь можно было не очень быстро, то Василий успевал прочитывать все подписи на памятниках, попадавшихся на пути.
Одна могилка, из «новых», привлекла особое внимание Василия. Рядом с аккуратным прямоугольным холмиком, засаженным какой-то веселой травкой вперемежку с ромашками и васильками, стояла невысокая белая плита, на которой было выбито: «Васенька Дубов». (Именно так — Васенька, а не Василий или хотя бы Вася).
«Тезка», — подумал Дубов, но когда сумел прочитать то, что было под именем, то ему стало малость не по себе: тезкин год рождения совпадал с его годом, а год кончины значился — 1988. Отсутствие дня и месяца в обеих датах еще внушали надежду, что это простое совпадение, но Солнышко, прислонив велосипед к вековой липе, отправился между могил именно туда, к месту последнего упокоения юноши, которого звали Васенькой Дубовым. Василию ничего не оставалось, как последовать за Солнышком.
Последние сомнения исчезли, когда Дубову удалось получше разглядеть темное пятно над именем покойного — это была фотография, а точнее, фотокопия с рисунка спящего мальчика. Василий тотчас узнал свой портрет, который нарисовал Солнышко незадолго до собственной гибели.
Солнышко нагнулся к камню, нежно погладил его, будто спящего ребенка, и повернулся к Василию:
— Извини, Вася, забыл цветочков прихватить. Ну ничего, на обратном пути завезем. А заодно напомни, чтобы я купил орешков, белочек покормим. — И, перехватив взгляд Дубова, прикованный к портрету, пояснил: — Нет, ну ты не подумай, у нас и фотки твои сохранились, и более похожие портреты, но мы выбрали этот, он ведь и тебе самому нравился.
Тут Василий не выдержал:
— Прости, пожалуйста, Солнышко, но я тебе задам один очень глупый вопрос. Тебе не кажется странным, что ты так заботливо прибираешь мою могилку и одновременно разговариваешь со мною живым?
Однако Солнышко ничуть не смутился:
— А я никогда по-настоящему и не верил, что тебя не стало. Даже у учителя спрашивал, правда ли, что ты жив, а он мне ответил, ну, ты ж его знаешь, он любит позаумничать, что, дескать, в каком-то смысле так оно и есть.
Василий, разумеется, понятия не имел, о каком учителе толкует его друг, но переспрашивать не стал.
— Я его тогда спросил — мол, если ты в каком-то смысле жив, то не могли бы мы с тобой в каком-то смысле встретиться. Учитель сказал, что это вообще-то не положено, но если очень хочется, то можно. А вчера он мне позвонил и сказал: «Принимай гостя». Я сразу все понял, и вот пожалуйста — мы снова вместе.
— А я ничего не понял, — вздохнул Вася.
— Потом заглянем к учителю — он тебе все объяснит, — пообещал Солнышко. — Ну ладно, поехали дальше.
И они поехали. Вернее, пошли, катя велосипеды. После нескольких поворотов, они вышли на центральную аллею, а по ней — к главному выходу с Матвеевского кладбища. За железнодорожным переездом открывалась перспектива Матвеевской улицы. Как и в «нашем» Кислоярске, она была покрыта булыжником, что очень затрудняло движение машин, а езду на велосипеде делало бы совсем невыносимой, если бы не широкие асфальтированные тротуары.
— Решили оставить, как есть, — пояснил Солнышко. — История все-таки. Не мы брусчатку клали, не нам ее и убирать. Да ничего, Вася, мы поедем другим путем. — И с этими словами он привычно вскочил на велосипед.
«Другой путь» оказался безымянным переулком, который отходил от Матвеевской улицы, а вторым концом в прежние годы упирался в проходную военного завода, того самого, из-за которого на кладбище не приживались хвойные деревья. Василий не знал, как выглядел этот завод, не имевший даже названия, только «почтовый ящик номер такой-то», при советской власти, но бывал на его территории уже в более поздние годы. Большинство корпусов были «приватизированы», а на самом деле — просто разгромлены и разграблены и имели такой вид, как будто подверглись массированному нападению той продукции, которую долгие годы выпускали. Лишь несколько небольших вспомогательных корпусов, куда вселились фирмы, имели более-менее пристойный вид, отчего общая картина запустения выглядела еще безрадостнее.