— Дайте сообразить… — на миг задумался царь. — А-а, все очень просто. Это ж как раз внешняя стена терема. Выйдете через крыльцо, завернете за угол, и не доходя двух аршинов до следующего угла — там и будет.
— Очень хорошо, — обрадовался Серапионыч. — Тогда сделаем так. Я пойду на улицу, а вы, Наденька, простукивайте в этом же месте. А потом сравним наши наблюдения.
Это предложение доктора пришлось по душе всем, если не считать Петровича. Он не получил указаний насчет того, что делать, если кладоискатели разделятся, и теперь не знал, за кем следить — за Чаликовой или за Серапионычем.
Заметив колебания Соловья, доктор пришел ему на помощь:
— Петрович, не желаете ли составить мне компанию? Возможно, понадобится ваша помощь.
Когда Серапионыч и Петрович покинули комнатку, Надя уже кинулась было простукивать указанное место, однако Дормидонт ее удержал:
— Да бросьте вы, сударыня. Я ж понимаю, что наш эскулап просто решил увести Петровича. Вижу, вы хотите о чем-то меня спросить. Говорите, не стесняйтесь. Только прежде выйдемте прочь из этой духомани.
Разумеется, Чаликова много о чем хотела бы порасспросить бывшего царь-городского правителя, но вряд ли решилась бы, если бы тот ее сам на это не вызвал. Надя чувствовала, что Дормидонту не то чтобы хочется, а просто нужно, необходимо выговориться.
— Прошу, — царь подал гостье руку, и они неспешно проследовали по темному, полузаброшенному коридору, который неожиданно вывел их на открытую веранду с беспорядочно расставленными плетеными стульями.
Надежда по журналистской привычке начала немного издалека:
— Ваше Величество, когда живешь постоянно в одном и том же месте, то даже как бы и не замечаешь, что кругом происходит. Или нет, замечаешь, но перемены представляются естественными и закономерными. А вот если посетишь тот же город или ту же страну после долгого перерыва, то все кажется совершенно незнакомым…
— Это верно, — подхватил Дормидонт. — Я, когда царем был, раз в пять лет совершал большой объезд всего своего государства. И поверите ли, сударыня Надежда — всякий раз будто заново знакомился!
— Ну вот, а я в Царь-Городе не была ровно год. И знаете, столь разительные перемены, что в других краях и за десять лет не увидишь… — Надежда чуть замялась — пора было переходить собственно к волнующим ее вопросам, но не хватало решимости. Вернее сказать, Надя не была готова к вопросам, способным причинить боль Дормидонту, в котором она теперь видела не бывшего царя, а бесконечно усталого одинокого человека.
Однако Дормидонт, казалось бы, сам шел навстречу этим вопросам, будто истребитель на таран:
— Я понял, к чему вы клоните, сударыня Надежда. Да, я отрекся от престола и не жалею об этом. Да, многое в стране переменилось, потому что время нуждалось в переменах.
— Но уверены ли вы, Государь, что эти перемены пошли стране во благо? — осторожно спросила Чаликова.
— Думаю, что об этом можно будет судить потом, — сказал Дормидонт. — Я-то уже, наверное, не доживу, а вы доживете и скажете, прав был я, или нет.
Надя подумала, что, пожалуй, несколько преувеличила искренность Дормидонта — он говорил словно по-писаному, словно бы…
«Неужели?.. — мелькнула в голове Чаликовой неприятная догадка. — В таком случае наш разговор теряет всякий смысл. Или нет, надо все-таки попытаться?».
— Ваше Величество, а… а уверены ли вы, что на вас, так сказать, не было оказано никакого давления, никакого влияния извне, когда вы принимали свое судьбоносное решение? — еще осторожнее, выверяя каждое слово, спросила Надя.
— Такова была наша царская воля, — совершенно спокойно, «по-писаному», ответил Дормидонт. — Впрочем, сударыня Надежда, вы вольны мне верить или не верить.
После этого Чаликовой следовало бы завершить беседу или повернуть ее на что-нибудь другое, но она не могла упустить возможности узнать ответ на волнующие ее вопросы, что называется, из первых уст. И Надежда продолжила:
— Извините, Государь, что докучаю вам своим неуемным любопытством, но все-таки: почему именно Путята? Неужели это был единственный выбор?
— Это был не единственный, но лучший выбор, — терпеливо отвечал Дормидонт. — Должен же я был кого-то за себя оставить? Прямого наследника у меня нет, а Танюшку мою вы знаете — ну какой из нее царь? А назначь я кого из своей родни, великих князей, так ведь другие обидятся, будут завидовать, злословить… А я не хочу вносить разлад в семью. Не хочу, видит Бог.
Надежда чувствовала, что царь говорит почти искренно, лишь не могла понять, чего в его словах было больше — искренности или «почти». И, не задумываясь, сказала: