— Ну и что из этого следует? — все никак не могла сообразить Надежда.
— Пока что ничего, — улыбнулся Дубов и вдруг столь стремительно вскочил на стул, что тот заскрипел пуще прежнего, и теперь уже Серапионычу пришлось «на всякий случай» встать рядом.
— Вот, смотрите, — раздался сверху голос Дубова. — Первый аист летит высоко, под самым потолком, и несколько правее, так что в прямоугольник, очерченный Владленом Серапионычем, не попадает.
— Не попадает, — подтвердил доктор.
— А второй чуть пониже. И гляньте: в отличие от своего товарища, он немного выгнул шею книзу, и оттого его голова… Да-да-да, как раз! Пожалуйста, возьмите кто-нибудь у меня светильник, а я исследую голову аиста.
— Вася, но это же гениально! — в искреннем восхищении выдохнула Надя, принимая фонарь.
— Элементарно, — ответил детектив со скромностью, впрочем, отчасти наигранной.
Дубов смахнул с аиста многолетнюю пыль и стал осторожно ощупывать его голову.
— Дайте что-нибудь острое, — попросил он через несколько минут.
Доктор вновь отворил чемоданчик, уложил туда сделавший свое дело стетоскоп, достал хирургический скальпель и протянул Василию:
— Только осторожнее, не порежьтесь.
— Не скажу за весь барельеф, но аист сработан из чего-то прочного, возможно, даже из мрамора, — стал объяснять Дубов. — И работа очень тонкая. А его глаз, такое впечатление, что заделан какой-то лепниной, и к тому же весьма небрежно.
С этими словами он приставил острие скальпеля к глазу аиста и стал медленно поворачивать.
— Чувствую, что здесь, — сказал он после нескольких минут упорных, но тщетных усилий, — а никак не поддается. Еще бы, за двести-то лет не то что затвердело — закаменело!
— Да вы, дорогой Василий Николаич, просто с инструментом управляться не умеете, — усмехнулся доктор. — Дайте-ка мне.
Дубов и Серапионыч вновь поменялись местами, но и доктору с его навыками никак не удавалось сковырнуть с аистиного ока затвердевшую лепнину. Однако Серапионыч не унывал:
— Ну что ж, попробуем по-другому.
С этими словами он вытащил из внутреннего кармана свою заветную скляночку и осторожно вылил малую толику содержащегося в ней живительного эликсира на голову аиста. Раздалось очень тихое, слышное одному Серапионычу шипение, и если голова, шея и клюв благородной птицы остались по-прежнему тверды, то вещество, залеплявшее глаз, стало мягким, будто известка или пластилин, и вскоре из-под его слоя показалась маленькая темная бусинка.
Серапионыч ласково погладил аиста по спине:
— Да, бедняга, нелегко ж тебе было два века вслепую лететь…
— Ну, Владлен Серапионыч, что у вас там? — от нетерпения даже чуть подпрыгнула Чаликова.
— А вы, Наденька, сами поглядите, — предложил доктор, спускаясь на пол.
— Ух ты! — выдохнула Надежда, заступив на его место.
— Попробуйте его чем-нибудь ткнуть, — с замиранием в голосе попросил Дубов.
Надя поднесла к глазу аиста шариковую авторучку, которой только что простукивала стену, и кончиком стержня надавила на глаз, сначала чуть-чуть, а потом со всех сил.
И вдруг бусинка начала как бы проваливаться вглубь, и Надя почувствовала, что следом прямо у нее под руками со скрипом проваливается и часть барельефа.
— Вот это да! — ахнул Васятка, увидев, как в стене появилась трещина в виде прямоугольника точно по границам, которые определил Серапионыч. Хотя миг назад барельеф имел совершенно цельный вид, без малейших намеков на какие-то зазоры.
Надя отпустила авторучку, и стена обрела прежний вид.
— Или мне померещилось… — не договорил Дубов, стоявший дальше других от барельефа.
Чаликова вновь надавила на глаз — и часть барельефа вновь провалилась внутрь стены.
— Попробуйте ее сдвинуть, — дрожащим голосом проговорила Надя, продолжая держать стержень в аистином глазу.
Доктор взялся за ствол березки, над которой летел аист, и подвижная часть барельефа сначала очень медленно, как бы через силу, а потом все увереннее стала уходить влево, будто дверь раздвижного шкафа.
А в открывшемся проеме показалась груда золотых изделий тончайшей работы, усыпанных драгоценными камнями столь же искусной огранки.
Глядя сверху на все это несметное богатство, Надежда вдруг почувствовала неимоверную скуку. Почему-то вспомнилась Москва, родители, младший брат, родная редакция, потом совсем уж неизвестно почему — детство, Новый Год, елка, запах мандаринов, хрупкие елочные игрушки, таинственно поблескивающие в свете разноцветных лампочек… Почти как эти сокровища, только гораздо веселее и ярче.