Рома осознаёт, что я смотрю на него, не отрываясь, уже больше пяти минут, и в смущении, его лицо покрывает милый румянец.
Все чувства, обуревавшие его, исчезают во тьме его мыслей. В нём полыхает лишь забота. Он накрывает ладонью мою коленку и спрашивает:
– Где она теперь?
Ох, неужели я забыла? Да, я и правда забыла рассказать ту часть истории, которая задела меня сильнее всего. Сознание само огораживает меня от этой боли.
– Умерла.
Слово, предложение, вскрик, выдох, скрип связок. Я не чувствую его тепла, когда он подносит руку к моему лицу и большим пальцем проводит по щеке. Я бросаюсь к нему в объятия и обвиваю руками его шею.
Я долго нежилась у Ромы на груди, потому что места уютнее не сыскать на всём белом свете. Мне тепло. Под щекой барабанит его сердце, а за окном дождь. Я отчаянно борюсь со сном, но окончательно сдаюсь, когда Рома подбирается к моему уху и шепчет:
– Спи, Надежда.
Мой мозг взрывается тысячами фейерверков. И я погружаюсь в сладкую дрёму.
Глава 18
«Чудес не бывает. Есть причина и следствие, мечта и реальность, жизнь и смерть — а эта твоя надежда нелепа.»
– Айзек Марион. Тепло наших тел.
Я ничего не вижу. Что–то творится передо мной, прямо перед моим лицом. Я не могу, не хочу видеть это. Кто–то кричит. В ушах стоит жуткий звон. Меня пихают в бок, и я лечу куда–то вниз.
И просыпаюсь.
Возникает мысль, что я не дышала уже несколько минут, потому что моё тело беспощадно поглощает кислород. Воздух находится где угодно, только не в моих лёгкий. На улице ещё идёт дождь. Я слышу, как ритмично пульсирует его жизнь. Он омывает нас, чистит планету от той грязи, которую люди не потрудились убрать за собой. Я проснулась, но с дивана не встала. Вспомнила детский дом в те дни, когда в щели между досок крыши тонкими змейками втекала дождевая вода. Тётушка целыми днями была не в духе, никто не смел ни чихнуть, ни кашлянуть, ни высморкаться. В дни, когда входная дверь становилась непреодолимой преградой, благодаря стене дождя, преградившей нам путь к миру, мы сидели в спальне, сбившись в группки и грелись, как могли и чем могли. Я представила, какого им сейчас, в эту самую минуту. Наверняка тётушка рыскает по дому в ярости и меряет всем температуру, чуть–ли, не протыкая термометром подмышки.
Я улыбаюсь, но чувствую, как слеза оставляет солёную дорожку до волос. Я не скучаю. Мне вовсе не жаль, что я оставила эту часть своей истории вместе с частью самой себя позади.
Это чувство, когда кажется, будто все твои внутренние органы натянули на нитку и стягивают, что есть силы, не имеет определённого названия. Это не отчаяние и не грусть, не страх и не отвращение. Это чувство возникает только в те редкие моменты, когда ты хочешь кому–то помочь. Вся твоя душа, всё твоё существо рвётся к страждущему. Но ты не можешь. У тебя просто нет опыта или средств, или ещё какой–нибудь ерунды, в которой так нуждается обездоленный. И ты винишь себя за это, одновременно ищешь себе оправдание, потому что знаешь, что ты не виноват. И в этот момент твоя душа корчится в муках, ибо ты беспомощен и бесполезен.
Ненавижу это.
Ненавижу чувствовать себя подобным образом.
И именно так я себя и чувствую.
Прочувствовав свою никчёмность в каждой чёртовой клеточке, я сажусь. Нос улавливает приятный запах. Пахнет омлетом. И ещё чем–то. Я вскакиваю и осматриваюсь ещё раз.