И я смогу.
Может быть.
***
Я иду на кухню, чтобы немного перекусить. Мама ушла в магазин. Папа в комнате. Я не боюсь его. Я не хочу его бояться. А то, что мои руки дрожат, ничего не значит. Я беру яблоко.
Папа стоит у двери. Он разглядывает меня. Изучает. Хмурый, усталый. Злой.
– Сколько тебе лет? – спрашивает он.
– Пап, ты же знаешь…
– Не зови меня так!
Я проглатываю свои слёзы, слова, грусть.
– Мне пять.
– Пять?
– Да.
– Значит взрослая.
Я киваю. Он хмурится.
– Где она?
– Мама?
Его брови всё ближе друг к другу. Моё сердце бьётся быстро–быстро, как у воробушка.
– Она в магазине.
Он берёт со стола нож, смотрит на него, словно думает: «Может ли он причинить кому–то вред?»
Этим кем–то в тот момент была я. Я рванула к выходу, пробежала мимо его ног и закрылась в своей комнате. Он долго кричал. Бился в дверь. Угрожал. Потом пришла мама. Она сказала ему что–то. Потом вскрикнула от боли. Он ударил её. Тогда он впервые её ударил.
***
Отец опять слетел с катушек. Он выдернул меня из кровати и кинул на пол, что–то выкрикивая прямо мне в лицо.
Мама вбегает в комнату, хватает меня и выносит на улицу.
– Прости, – говорит она и захлопывает дверь перед моим носом.
Я даже не пытаюсь дотянуться до ручки, знаю, что не достану. Пальцы тянутся к ране на голове и делаются мокрыми от крови. Я отворачиваюсь от двери и выхожу на дорогу. Даже отсюда слышны крики и звон бьющейся посуды, доносящиеся из моего дома. Моего дома. Ложь. Дом никогда не был для меня местом для жизни. Потому что я не живу. Я выживаю.
Мама и папа… Женщина и мужчина, запрещающие мне обращаться к ним, как к маме и папе… Опять кричат друг на друга. Мужчина наверняка оставит на женщине очередной синяк, как доказательство своей власти. Я тру руку, на которой остался синий отпечаток пяти пальцев.
Я вырасту сильной. Я вырасту смелой. Я вырасту и уеду отсюда. И никогда не вернусь.
Я вижу других людей. Другие семьи. Я буду как они. Я никогда не позволю себе быть похожей на женщину и мужчину, в чьём доме я живу. Я другая.
– Детка, опять ты вышла ночью из дома, – папа улыбается. Я поднимаю взгляд на звёздное небо, чтобы не расплакаться, – По ночам бывает холодно, милая, ты же не хочешь заболеть?
Я качаю головой. Его улыбка такая фальшивая, что хочется разбиться об асфальт, лишь бы её не видеть. Я оглядываюсь и вижу, как в доме напротив дёргается занавеска.
Мужчина берёт меня на руки, продолжая улыбаться и несёт меня в дом.
Мне страшно.
Как только за нами закрывается дверь, он скидывает меня на пол, как мешок с мусором и молча запирается в спальне, откуда доносятся тихие всхлипы матери.
Я тру ушибленное место. Достаю из морозилки лёд и прикладываю к ране на голове.
Я вырасту. Всё изменится. Скоро всё изменится к лучшему.
Я надеюсь…
***
Я встретила его на улице. Он выглядел таким безбашенным, таким свободным. Я искала тогда именно свободу. Свободу от дома, от всего, что ждало меня там. И нашла его. Мальчика с голубыми, как небо глазами и чёрными, как смоль волосами. Ему было восемь лет. Мне тоже, но я была мелкой, я не росла. Или не замечала этого.
Алекс. Его имя было для меня, как свежее дыхание, как рука, протянутая с края обрыва, как морозная ночь. Я знала, для чего живу. Я живу ради встреч с ним, ради его ледяных глаз, ради его улыбки. Потому что это было единственным, что поддерживало во мне желание дышать. Дом не был для меня домом. Комната не была укрытием. Родители не были папой и мамой. А дверь не была щитом.