— Плутарх, поменьше цинизма, — фыркает Китнисс. — Всё же о людях говорите.
— Простите, издержки профессии и долгой жизни в Капитолии, — хмуро смотрит на нас он. — Когда каждый день видишь чьи-то смерти, со временем уже просто перестаёшь расценивать это как что-то ненормальное. Знаете, после всех этих поисков, — после небольшой паузы продолжает Плутарх, — становится вполне очевидной основная причина того, почему все прошлые восстания были неудачными. У них не было лидеров, дистрикты не общались друг с другом. Сейчас же всё проще. У нас уже есть те, кто заслужил внимание и доверие народа. А связь можно поддерживать, хоть и односторонне.
— Вы сейчас об этих агитационных роликах? — уточняю я.
— Раз Капитолий заставляет всех смотреть телевиденье, то почему бы и не использовать его для своих целей? Вряд ли они обрубят вещание: уж слишком привыкли использовать его для своих целей.
— Значит, вы хотите пробиться в их вещание? — спрашивает Рори.
— Попробуем, — пожимает плечами Плутарх. — Прибывшие учёные уже работают над этим. Осталось только добыть материал, — бросает взгляд он на Китнисс.
— Мне казалось, что сейчас важнее было бы рассказать людям о том, что они — живы, — Китнисс недовольно скрещивает руки. — Они будут знать, что раз мы спасли их — то поможем и им, а уж мои кривляния для них — дело второстепенное.
— Мы можем попробовать, может, даже сегодня. Всё равно материал нужен на всякий случай. Как вариант, мы хотели сделать видео о Тёмных временах, да и вообще временах до Панема. Правда, Коин не слишком одобряет эту идею. Ей кажется, что это никакой пользы не принесёт. Я же считаю, что людям важно знать о том, что было. Тем более что вся эта информация столетиями пылилась в архивах.
— Вы хотите сказать, вы находили информацию о том, что было до Панема? — удивлённо поднимает бровь Китнисс.
— Да. Но я совершенно не понимаю, почему Коин не хочет просвещать остальных. Когда-то в большинстве государств практиковалась совершенно иная система управления. Демократия. Люди пытались учитывать мнение друг друга. Все были приблизительно равны в правах. Абсолютного идеала достичь невозможно, но всё же — это лучше, чем ничего. Мы бы смогли хорошо сыграть на этом.
— Да, только они умудрились едва не уничтожить весь мир, — шепчет Китнисс. — Хотя, действительно, звучит довольно неплохо. Если это вообще реально.
— Интересно, а что же тогда на самом деле произошло? Я имею в виду этот апокалипсис. Я никогда не слышал, чтобы точно говорилось, что случилось, — спрашивает Рори.
— Война. Ничего сверхъестественного. Кто-то хотел больше влияния. Потом решил похвастаться своими новейшими военными разработками, а затем и остальные присоединились… Куда интереснее вот что: остался ли ещё кто-то, кроме нас? Наверняка на других континентах есть люди. Должны бы быть.
— Мы бы могли попросить их о помощи, — предлагаю я.
— Если они сами хотят с нами иметь дело. Сама посуди. Кто мы со стороны? Психопаты, устраивающие ежегодное ритуальное убийство детей, и психопаты, позволяющие это делать.
— Дикари, по сути, — подытоживает Хевенсби.
Наступает неловкое молчание.
— Впрочем, я слышал, что Коин хотела попробовать послать сигналы остальным, — прибавляет он. — Ну, так что, — вдруг обращается он ко мне, — не хочешь ли принять участие? — и указывает головой в сторону съёмочного павильона.
— Не уверенна, что выйдет что-то стоящее из этого, — шепчу я.
— Ну, мы хотя бы что-то снимем. Так-то у меня уже есть идеи, как бы получше всё это обставить. Всё же это, — указывает он на помятый картонный город, — просто детский сад.
— Нет, ты ведь не о том, о чём я думаю? — умоляюще смотрит на него Китнисс.
— Я думаю попробовать попросить у Коин разрешения на прогулку до Двеннадцатого.
Он говорит это так легко, а у меня внутри точно что-то сжимается и подкатывает к горлу. Я даже уже и не думала, что когда-нибудь вообще там окажусь. Отчего-то лёгкие снова наполняются запахом сгоревшей «Луговины» с наших Игр. А теперь, я окажусь на такой, но уже настоящей…
— Так, Рори, сходи за вашими друзьями, — вставая, говорит Плутарх. — Пусть приходят. А мы пока попробуем что-нибудь снять, — Рори бросает на меня сочувственный взгляд и кивает головой. — Только сам вернуться не забудь. И группу позови, — Хевенсби идёт в сторону коридора, видимо, разыскивая операторов.
— Держись, — слегка улыбается сестра. Я мягко улыбаюсь в ответ.
— Я боюсь, — шепчу я. — Что бы кто ни говорил, но в себя я от этого поверить не смогу.
— Прим, тебе и не нужно бежать на баррикады, я такого не позволю уж точно. Тебе просто стоит дать знать людям, что ты жива. Они правильно сказали: если мы вытащили вас из самого пекла, то люди поверят, что мы и им поможем.
— Рори чуть ли не делает меня каким-то идейным лидером всего Панема, — слегка улыбаюсь я. — И я вроде бы понимаю, что это — не я, но он так верит…
— Это нормально, — Китнисс кладёт свою руку на моё плечо. — Если бы не Пит — я бы послала всю эту ерунду куда подальше. Только из-за него я согласилась стать Сойкой.
— Значит, — я задумчиво смотрю на её костюм. Всё-таки, не удивительно, что он показался мне странным. Напоминает какую-то боевую броню, но… такую, точно её делали не для боя. Вокруг шеи и на груди материал напоминает по виду перья. Чёрные и белые перья.
— Я теперь лицо восстания, — не без иронии говорит она. — Пит — его мозги, ну, а Коин, если так можно сказать, — руки.
— Мы, наверное, пока тогда будем тут, в Тринадцатом? — предполагаю я. — Ведь если что, то Капитолий будет в первую очередь искать вас.
— Рано или поздно придётся вылезти. Для эпичных кадров, или ещё чего. Может, чтобы доказать, что мы не голограммы. Сидеть в уютном бункере не придётся. Коин же сама нас вытолкает.
— О чём ты? Она же вроде спокойно приняла нас?
— Дело не в вас. А во мне. Мы с ней говорили об этом птичьем маскараде ещё до прихода наших. Я отказала. А потом пришли люди, и она чуть ли не поставила условия: или они — или я. Я стала Сойкой, но поставила ей такую кучу условий… Удивительно ещё то, как она металась между мной и Питом. Правда, потом перестала, увидев, что он упрямства у меня набрался.
— Значит, это её условия?
— Она сказала, что как только повстанцы войдут в Капитолий, мы тоже должны там оказаться. У нас нет выбора.
— Примроуз, — раздаётся голос Плутарха. Его помощники уже убрали картонные руины и теперь там лишь белая стена, — иди сюда.
Я послушно подхожу к ним.
— Тебе не придётся много говорить. Назови своё имя. Потом скажи, что с тобой всё в порядке. А, — вдруг прерывается он, — вот и пополнение! — в зал, озираясь по сторонам, заходят Эртер и Кора в сопровождении Рори. — Вы довольно быстро. Ну, Прим, попробуешь?
Я механически киваю головой. Мысли вертятся в голове, точно ураган. Отчего-то вспоминается Цинна с его бабочками. Прожекторы загораются, и начинается съёмка.
— Меня, — голос дрожит, как никогда. Я стыдливо закрываю глаза и слышу, как Плутарх кричит: «Стоп!».
— Ещё раз?
— Да, я сейчас, — язык буквально заплетается. Я делаю глубокий вдох и мельком смотрю на своих друзей: Кора смотрит то ли с любопытством, то ли просто притворяется. Эртер же выглядит так, точно продумывает свою речь.
— Мотор!
— Меня зовут Примроуз Эвердин, — я стараюсь говорить погромче и при этом контролировать дрожь. Только бы не забывать смотреть в камеру! — Мне восемнадцать лет, и в этом году я попала на Голодные Игры, — снова едва заметный вздох. — Я проиграла, но я выжила.