Спустя какое-то время глаза более-менее привыкают к темноте. Я даже начинаю различать силуэты деревьев и кустов. Я стараюсь идти как можно тише. Кто знает, кто может искать меня в этом мраке. Кандидатов много.
Где-то позади раздаётся шорох листьев. Я различаю силуэт, вышедший на небольшую поляну, прямо передо мной. Облака на небе расступаются, и тусклый лунный свет освещает лицо, стоящего передо мной человека. Впрочем, лицом это назвать почти невозможно. В лунном свете поблёскивают осколки раздробленного черепа, тонущие в тёмной красной жиже. На меня одиноко смотрит один глаз, буквально светящийся в темноте.
— Остин, — шепчу я.
Осколки несколько сдвигаются, отчего мне начинает казаться, что он улыбается. Я вскрикиваю и убегаю куда-то в темноту. Где-то позади доносятся булькающие звуки, отдалённо напоминающие смех.
— Куда-то спешишь? — с хрипом набрасывается на меня кто-то, сбивая с ног и принимаясь душить. Лунный свет слегка освещает лицо нападающего, а точнее нападающей. Всё лицо изрезанно, засохшая кровь коркой покрывает почти всё лицо, кроме мест, рассечённых шрамами.
— Мы с тобой, кажется, не договорили тогда, — шипит Омел. Я резко дёргаюсь, пытаясь её столкнуть. Она лишь сильнее сдавливает мне горло. Кто-то наваливается сверху, от чего она ослабевает хватку и переключается на напавшего. Я медленно отползаю с одной единственной мыслью: «Рори?». Нет, это Остин, разрывающий раны на её лице. Я кое-как встаю на ноги и, пошатываясь, убегаю.
Где хоть кто-нибудь? Кто-нибудь? Рори? Эртер? Кора? Ларс? Ларс… Я бегу до тех пор, пока не подворачиваю ногу о какую-то корягу. Я теряю равновесие и падаю куда-то в бесконечность. Ветви, корни деревьев, чьи-то когти царапают меня. Я чувствую, как тёплая кровь течёт по коже. Я отчаянно кричу, задыхаясь в кромешной тьме, а потом резко выдыхаю и открываю глаза.
Кругом такая же беспросветная тьма. Лишь доносится чьё-то тихое дыхание. Я медленно ощупываю то, что находится вокруг меня. Какая-то местами шероховатая ткань, гладкая холодная труба, похожая на ощупь на крашенное железо… Кажется, это моя кровать. Это просто был кошмар. Страшно просыпаться после таких снов в абсолютной темноте — ведь даже нельзя сразу понять, проснулся ли ты или нет.
Я приподнимаюсь на кровати и по привычке спускаю ноги на пол. Едва коснувшись поверхности, тут же прячу ноги назад: бетонный пол кажется не просто холодным, а буквально испускающим холод. Я пытаюсь вглядеться в окружающие меня предметы, но ничего не видно. Я знаю, что где находится, но сейчас мне это мало поможет. Я падаю на подушку и посильнее укутываюсь в тонкое одеяло.
В голове вертится всякая ерунда. Я всё ещё чувствую лёгкую дрожь в руках после кошмара. Мне часто снится Арена — впрочем, это и не удивительно. Однако меня пугает, насколько мерзкими оказываются эти сны. В них всегда не просто много крови и мертвецов, всё предельно реалистично, даже гиперреалистично. Все образы кажутся больными, безумными. В таких снах всегда есть кто-то, кто выглядит пугающе мерзко и пытается нанести кому-то другому такие же раны. Как сегодняшний Остин. Стоит мне о нём вспомнить, как тут же к горлу подкатывает тошнота.
Я пытаюсь отвлечься от таких мыслей. Ко мне сейчас никто не придёт и не спасёт своими объятьями от кошмаров — от своих бы спастись. Я с трудом преодолеваю страшное желание добраться до кровати мамы и лечь рядом с ней. Нужно думать о чём-то другом. Какое-то яркое воспоминание. Я отчаянно стараюсь переключить свои мысли на Рори. Да, лучше думать о нём. Его, во всяком случае, в моём сегодняшнем сне не было. Впрочем, это не значит, что мне легко о нём думать.
После того странного разговора в планолёте, он вел себя довольно отстранённо. Как-то скрытно. Возможно, он решил не делиться со мной подобными идеями, увидев, как я на них могу отреагировать. Кто знает. Однако… Он и вообще как-то неохотно со мной разговаривает в последние дни. Точно осуждает меня. Зачем? Он ведь знает, как я отношусь к насилию. Как я его презираю, не терплю. Он знает, что я видела слишком много смертей, потеряла отца, едва не потеряла мать и сестру. Но он, после того, что случилось…
Именно в такие безумные ночи меня начинают посещать странные мысли. Мысли о том, что всё, что я считала до этого правильным, на самом деле полная чушь. И тут дело не в разных обстоятельствах, не в том, что до этого всё было иначе. В том-то и дело, что прежде всё было точно также. Только не с нами. Плутарх ведь говорил о том, что восстания были. Да последнее восстание, фактически, было шесть лет назад! Только я не была в его эпицентре. Не была так близка к тем, кто им руководил. Не была одной из его причин. Я и сейчас не считаю себя причиной. Во всяком случае, настоящей. То, что я подлила масла в огонь своей брошкой, глупой болтовнёй, да и побегом с арены — это очевидно. Мне просто нужно это признать. Но я не признаю того, что я что-то могу изменить. Что я могу сделать с остальными, если я даже не могу переубедить человека, который мне полностью доверяет?
Вдруг я вспоминаю одну крошечную деталь: Рори ведь нашёл тогда что-то в Двенадцатом. Я даже видела, как он рассматривал что-то, когда мы вернулись назад. Правда, он тут же спрятал это что-то в карман. Почему? Неужели он мне не доверяет? Я отчаянно пытаюсь уничтожить все эти мысли, успокоить свой полубезумный разум. Нет, думаю, он просто не уверен в том, что это важно.
Я отчаянно призываю рассвет. Было бы тут видно хоть кусочек неба… Я знаю, что где-то совсем наверху есть такие комнаты с крошечными открывающимися окошками у самого потолка. Но туда никого ни за что не поселят. Слишком опасно…
Спустя какое-то время я осознаю, что лежу на другом боку. Кажется, даже что-то снилось. Я слышу тихий щелчок, а затем на пололке начинают жужжать лампы. От резкого света режет глаза, но всё же после столь мерзкой ночи я рада даже ему.
***
— В Пятом и Восьмом уже всё куда более чем серьёзно, вам уже давно надо это признать! — сестра раздражённо смотрит на Коин. Ей даже можно было ничего не говорить, а просто посмотреть. Не знаю, как это удаётся президенту Тринадцатого, но она ни коим образом не выдаёт никаких эмоций.
— Однако это не значит, что я должна бросать своих людей в пекло, — её голос почти монотонный. Почти безжизненный.
— Не обязательно всех, — доносится голос Гейла. Вот у кого голос безжизненный. Во что он превратился за это время: под глазами тёмные впадины, обострились скулы, а в глазах редко, но проскальзывает полубезумный блеск. — Предлагаю выслать группу из человек пяти. Вполне достаточно. Тем более что тут и свои бойцы есть.
— Да, более чем, — подхватывает Плутарх. — Поймите, от того что они будут время от времени мелькать в ваших роликах люди не пойдут против Панема. Им нужно живое общение. Тем более, как уже упомянул мистер Хоторн, Китнисс прекрасно владеет новым оружием, в случае чего, мы сможем им воспользоваться. Нам нужна эта поездка, вы сами это знаете.
Они уже битый час чуть ли не выпрашивали Коин поехать в Восьмой. Там уже давно шли бои, было много раненых. Плутарх решил посетить один госпиталь, который находился в достаточно спокойном районе, чтобы поговорить с пострадавшими и, конечно же, куда без этого, наснимать нового материала. Коин просто не хотела рисковать людьми. Но при этом и зачем-то тянула время. Иногда я её совершенно не понимаю.