– Расслабься… – пробормотал он, – ничего страшного, надо только наложить несколько швов, только и всего, а пока дыши поглубже.
– Не трогай меня, – пролепетала она, но, как только попыталась поднять голову, вся терраса поехала в сторону. Она различила расплывающиеся очертания изумленных свидетелей происшедшего: итальянцы что-то обсуждали и качали головой, официанты стояли раскрыв от ужаса рот. Американец же с беспокойством в глазах следил за ней. Она попыталась навести на нем резкость и, несмотря на головокружение, отметила, что глаза его излучают тепло и спокойствие. Наконец появился менеджер гостиницы, смертельно испуганный хилый англичанин в превосходном костюме. Официанты стали тыкать в Гая пальцем, менеджер заохал и неодобрительно закачал головой, взирая на потери, понесенные гостиницей.
– Это кошмар какой-то, – пробормотал он, – нет, у меня в гостинице я такого не потерплю, вы остановились здесь? Ах нет? – Тут он повернулся к одному из официантов: – Вызовите полицию, я требую, чтобы этого человека арестовали.
– Да вы что тут все, ослепли? – заорал Гай. – Неужели никто из вас не заметил, что ее пытались убить?!
– Как? Что? Кто?
Гай разворошил осколки на полу и выудил орудие.
– У вас такими на кухне пользуются? – спросил он, подняв кверху нож явно боевого назначения, с острым как бритва клинком, с украшенной перламутром эбонитовой ручкой. – Этот нож предназначен для метания.
– Чушь собачья, – прошипел менеджер.
– Да вы посмотрите на ее руку!
Менеджер обратил взгляд на Вилли и на окровавленный рукав и в ужасе отшатнулся.
– Боже, боже мой, я вызову доктора!
– Не стоит затрудняться, – сказал Гай и подхватил Вилли на руки, – я довезу ее до больницы сам, так будет быстрее.
Вилли дала себя поднять. От Гая исходил запах, вызывающий доверие, – этакое мужественное сочетание пота и лосьона после бритья. Пока он нес ее через террасу, на них глазели изумленные официанты и зеваки из числа постояльцев.
– Какой стыд, – пожаловалась она, – опусти меня, я уже в порядке.
– Отключишься, если опущу.
– Да я ни разу в жизни не отключалась!
– Ладно, давай потом это обсудим.
Он погрузил ее в такси, и она забилась на заднее сиденье, словно раненый зверь.
Доктор в амбулатории не признавал анестезии, Вилли, в свою очередь, не могла позволить себе кричать, и всякий раз, как кривая хирургическая игла впивалась ей в руку, она стискивала зубы и молилась, чтобы этот чудак американец был рядом и держал ее за руку. Ну зачем она строила из себя «железную леди», зачем отправила его ждать снаружи? Даже теперь, когда у нее вот-вот от боли польются слезы, ей так не хотелось признаваться самой себе в том, что ей нужен мужчина, который держал бы ее за руку. И все-таки как было бы хорошо… было бы просто здорово.
«А ведь я по-прежнему не знаю его имени».
Доктор, который вызвал у нее подозрения в садистских наклонностях, закончил последний шов, оборвал нить и дружелюбно произнес:
– Ну вот видите, все не так уж и плохо.
В ответ ей захотелось дать ему в зубы и сказать: «Ну вот видишь, у тебя тоже все не так уж плохо».
Доктор перебинтовал ей руку, похлопал дружески – непременно по этой же руке! – и отправил ее ожидать в приемную.
Гай ходил туда-сюда по приемной комнате; весь в ссадинах и царапинах, он был похож на залетного бомжа с улицы, при этом во взгляде светились тепло и забота о ней.
– Как рука? – спросил он.
Она осторожно дотронулась до плеча.
– В этой стране что, новокаин людям не полагается?
– Разве что нытикам, а ты у нас, похоже, не из таких.
За окном царило марево ночи. Такси было не поймать, и они наняли «так-так» – мотоцикл с паланкином, за рулем которого сидел беззубый таец.
– Ты так и не сказал, как тебя зовут, – пыталась перекричать она рев мотора.
– Я думал, тебе это неинтересно.
– Теперь, значит, мне надо бы упасть на колени и умолять, чтобы ты представился.
Ухмыляясь, он протянул ей руку:
– Гай Барнард. Нельзя ли и мне узнать твое полное имя?
Она пожала ему руку:
– Виллоун.
– Необычно. И славно.
– Это сокращение от Вильгельмина, чтобы было как можно больше похоже на Уильяма Мэйтленда-младшего.
Он ничего не ответил, но по его глазам она увидела, что он сильно чем-то заинтересовался, но было неясно чем. Медленно тащившийся «так-так» миновал клонг[1], стоялые воды которого мерцали в свете фонарей.
– Мэйтленд… – произнес он безучастно, – в войну, помнится, это имя было на слуху. Был такой летчик – Дикий Билл Мэйтленд, работал в «Эйр Америка», вы, случайно, никак не связаны?
Она отвернулась в сторону.
– Это мой отец…
– Да ну?! Так ты кровинка Дикого Билла Мэйтленда?
– Ты же наверняка слышал про него, ведь так?
– А кто не слышал? Это была живая легенда, можно сказать, на одной высоте с самим Магуном Землетрясение[2].
– Вот-вот, – процедила Вилли, – мне от него тоже досталась одна только легенда…
Они замолчали, и она подумала, не покоробила ли Гая Барнарда эта едкая фраза.
Если и да, то он умело скрыл это.
– Я в общем-то не был лично знаком с твоим отцом, но однажды видел его в Дананге, на взлетной полосе, я тогда был в наземной команде.
– Это в «Эйр Америка»?
– Нет, в «Арми эйр кэв»[3], – он сделал показную отмашку рукой, – рядовой первого класса[4]Барнард. Из низов, знаешь ли, в общем, самый отстой.
– Я смотрю, ты здорово поднялся с тех пор.
– Да уж… – он усмехнулся, – короче, старик твой посадил С-46, моторы в дыму, горючего ноль, фюзеляж прострелен так, что через него пейзаж виден. Посадил «птичку» на гудрон как ни в чем не бывало, вылез и давай осматривать пробоины от пуль. Любой другой на колени бы упал, землю бы от счастья целовал, а твой папаша просто пожал плечами и пошел в тенек покемарить. – Гай покачал головой: – Твой отец был не как все.
– Все мне постоянно это твердят.
Вилли смахнула прядь волос с лица, ей не хотелось, чтобы он больше говорил о ее отце. Ведь опять повторялась старая история. Когда она была ребенком, во Вьентьяне, на каждой вечеринке, или на коктейлях, кто-нибудь из летчиков непременно выдавал очередной рассказ про Дикого Билла. Все пили за его выдержку, его смелость, за его лихой юмор, до тех пор пока ей уже не хотелось взвыть. Все эти рассказы лишь показывали, какую маленькую роль они с мамой играли в жизни отца. Может быть, поэтому Гай Барнард начинал раздражать ее. Но тут было и еще что-то, помимо разговоров о Билле Мэйтленде. Чем-то неуловимо Гай до ужаса напоминал ей ее отца.
«Так-так» вдруг наскочил на кочку на дороге, и она столкнулась с плечом Гая. Пронизывающая боль прошла через руку, и все тело ее сковало судорогой.
Он взволнованно посмотрел на нее:
– Ты в порядке?
– Я… – она прикусила губу, чтобы не прослезиться, – что-то мне совсем больно стало.
Он прикрикнул на водителя, чтобы тот замедлил ход, а потом взял в свои руки маленькие кисти Вилли, крепко держал их.
– Осталось совсем немного, почти приехали…
Долгой, очень долгой казалась дорога до гостиницы. В номере Гай усадил ее на кровать, нежным движением поправил ее волосы.
– У тебя есть какие-нибудь обезболивающие?
– Есть… есть аспирин в ванной, я пойду возьму сама…
– Нет уж, сиди и не двигайся.
Он сходил в ванную и вернулся со стаканом воды в руках и пузырьком с аспирином.
Несмотря на боль, застилавшую глаза, она ясно ощущала, что он смотрит на нее, наблюдая за тем, как она глотает таблетки. Ей было странно спокойно рядом с ним, она даже почувствовала себя покинутой, когда он повернулся и отошел на миг в другой конец комнаты. Она увидела, как он стал перебирать содержимое крохотного холодильника.