Внезапно ее пальцы разжались. Трифорт пантерой выпрыгнула из вертолета, побежала. Толливер бросился за ней. Мантье устало прислонился к вертолету. Он тяжело дышал.
– Пятеро наших погибли, – пропыхтел он. – Твои офицеры живы. Зак тоже.
Слава Богу!
Толливер в два счета настиг Лауру, сбил ее с ног, одной рукой схватил за волосы, другой ударил в лицо.
Вот и все.
От меня несло мочой, беспомощное тело содрогалось болезненными вздохами. Но я еще мог говорить.
– Теле…
– Что?
– Где телецентр?
– Не знаю. – Подумав Мантье, добавил:
– О своем приходе к власти Трифорт объявила из правительственного здания.
– Туда.
– Вначале вас нужно отвезти в клинику.
– Потом.
– Вы просто фанатик. Сейчас я позову остальных.
Вскоре наш вертолет снова поднялся в воздух. На месте пилота сидел Толливер. На заднем сиденье между Мантье и Хоупвеллом сидела в наручниках Трифорт.
– Арестуйте Палаби и Фолькстэдера, – приказал я.
– Вначале их надо найти. Я кивнул.
Меня внесли в правительственное здание. Если не считать взорванного парадного входа, больших разрушений не было, лишь кое-где на стенах были паленые пятна от лазеров. Правда, в комнату, где были сложены трупы, слабонервным лучше бы не входить.
Телестудию нашли на первом этаже. Меня усадили во вращающееся кресло за стол с микрофоном. Ругаясь, Мантье и Бранстэд тыкали в переключатели и наконец включили передатчик. Толливер направил на меня голографическую телекамеру.
– Можно транслировать через орбитальную станцию на весь континент по всем каналам, – предложил Хармон.
– Станция… – Отдышавшись, я договорил:
– Закрыта.
– Но ее компьютер работает.
– Нет времени.
Анни обрадуется… Ее Никки выступает по телевидению…
– Мистер Сифорт?
Я выплыл из грез в реальность, собрал последние силы и начал речь, загоняя вглубь кашель:
– Я капитан… Николас Сифорт… главнокомандующий силами ООН. От имени законного Правительства… – В глазах потемнело. Я поймал озабоченный взгляд Зака Хоупвелла, это дало мне силы продолжить:
– Объявляю… на планете Надежда… военное положение, – Сознание отступало и возвращалось, реальность угасала. Я обращался в сгущающуюся темноту:
– Восстание подавлено… Трифорт арестована… Назначаю военным Правителем Надежды… Закари Хоупвелла. – Краем глаза я заметил его изумленный взгляд. Я хотел продолжить речь, но не смог, махнул Бранстэду, чтоб выключил передатчик. Огоньки погасли, – Толливер! – выдохнул я и зашелся в нескончаемом, мучительном приступе кашля.
Толливер бросился ко мне, но что он мог сделать? Я кашлял все неистовее, все мучительнее, и вдруг мой рот наполнился жидкостью, на белую рубашку хлынула кровь. Я в ужасе переводил глаза с расширяющегося красного пятна на потрясенное лицо Толливера и обратно.
Комната болезненно пульсировала, окрашивалась темно-бордовым.
Толливер сгреб меня в охапку и бросился к вертолету.
17
Я жмурился от яркого света. Слышались чьи-то голоса.
– Жуткое заражение крови. Легкое вырежем. Быстро готовьте его к операции, начинаем через пять минут.
В руку вонзилась игла. Мрак.
Медленное, мучительное пробуждение. Свет, лица.
Сглотнуть было невозможно, из горла торчала трубка. Сам я дышать не мог, но легкие равномерно наполнялись воздухом. За меня дышал аппарат. Я проваливался в сон, просыпался, стонал от боли и снова спал.
Опять очнулся. В легкие с шипением нагнетался воздух, потом выходил. Каждый искусственный вздох причинял боль.
– Крепкий у вас организм, другой на вашем месте давно бы отправился на тот свет.
Я приоткрыл глаза, покосился на доктора Абуда, попытался что-то сказать, но звука не получалось. В ужасе я начал кричать, но не произвел даже шепота.
– Мы вырезали гниль, которая когда-то была вашим легким, накачали вас антибиотиками, – спокойно рассказывал доктор Абуд.
Я показал на рот правой рукой, из привязанной левой тянулся тонкий шланг к капельнице.
– Вы подсоединены к аппарату искусственного дыхания вот уже трое суток. Пора дышать самому. Попробуете?
Я попытался. Грудь пронзила боль.
– Ничего, дышите. Привыкайте. Скоро мы вас выпишем из клиники. Но учтите: если схватите воспаление легких снова, мы уже не сможем помочь.
Вдруг он без всякого предупреждения ушел. Я замахал рукой, пытаясь его вернуть, но быстро выбился из сил.
– Я здесь, сэр, – сказал Толливер.
Я повернул голову на голос и заметил Толливера, осунувшегося, взъерошенного. Он сидел на стуле у моей кровати. Мы были одни в больничной палате, уставленной непонятной аппаратурой, мониторами.
Я кивнул, успокоился и заснул.
Когда я проснулся, Толливер стоял, склонившись надо мной. Теперь он был в свежей, чистой одежде, но хорошо выспаться ему, похоже, так и не пришлось.
– Добрый вечер, сэр. Попробуйте дышать.
Я помотал головой.
– Пожалуйста, сэр, – умолял Толливер, – попробуйте. Доктор говорит, что вам пора дышать самому.
Приноровившись к ритму аппарата, я пробовал начинать вдох немного раньше машины, но безуспешно.
– Еще попробуйте.
С какой стати этот гардемарин мне указывает? Я махнул рукой, чтоб он пошел прочь.
– Не понимаю, сэр. Напишите. – Он поднес к моей руке блокнот, дал ручку.
Я написал каракулями: «Уходи».
– Вам надо тренироваться, сэр.
Я свирепо потыкал пальцем в блокнот. Толливер не уходил. Вне себя от ярости, я приподнялся, сминая трубки и шланги, не обращая внимания на сводящую с ума боль, схватил Толливера за китель. Мониторы замигали, поднимая тревогу. Убью! Чтоб он был проклят! Отправлю его в отставку, уйду сам и вызову…
Вбежал доктор Абуд. Толливер неподвижно стоял, терпеливо снося мои удары в грудь. Я повернулся к доктору, отчаянно зажестикулировал. Уберите от меня этого типа! Как вы не понимаете?!
Вдруг до меня дошло, что я дышу сам.
– Где Анни? – Я уже мог говорить, хотя горло еще болело.
– Здесь, в клинике, сэр, – ответил Толливер. – Мистер Тамаров наблюдает за ней. С ней, кажется, все хорошо.
Что значит «кажется»?!
– Она говорила с тобой?
– Нет, сэр, – признался Толливер. – Она, как бы это сказать… Почти все время спит. Ненадолго просыпается и снова засыпает.
Я отвернулся. Неужели я потерял и вторую жену? Что ждет меня после выздоровления? Ничего хорошего. Жизнь потеряла смысл…
Мои мрачные размышления то и дело прерывались визитерами. Они шли нескончаемой чередой. Навестил меня и Алекс, но говорил мало. Я незаметно уснул, а когда проснулся, его уже не было.
Фредерик Мантье всячески меня ободрял. Хотя мы стали союзниками, но прежняя подозрительность давала о себе знать: в его присутствии я чувствовал себя как-то неуютно.
Вскоре после него зашел Зак Хоупвелл. Я с радостью предложил ему сесть.
– Остатки людей Палаби сдались сегодня утром, – сообщил он.
Я тихо зарычал. Жаль, что я провалялся в это время на койке.
– Сифорт, я хочу сложить с себя полномочия военного Правителя. Я не военный.
– Моисей тоже не был военным, – возразил я.
– Моисей вел свой народ к земле обетованной. Между прочим, так и не довел, без него справились. А я веду свой народ прочь из обетованной земли.
– Республика, которую провозгласила Трифорт, вовсе не земля обетованная.
– Знаю. Иначе я не встал бы на твою сторону.
– Тогда в чем же дело?
– Мне надо убирать урожай! И я не хочу восстанавливать ваш старый режим.
– Почему вы меня поддержали?
– Потому что… Черт возьми! Как ты не понимаешь, парень?! Потому что режим Трифорт тоже был не правильный. А ты честный малый.
– Честный?! – невесело усмехнулся я. – Вы плохо меня знаете.
– Нет, это ты плохо себя знаешь. Ну хватит об этом. Палаби и Фолькстэдер требуют, чтоб их освободили из-под ареста, а Трифорт настаивает на гражданском, а не военном суде.