Вот если бы она знала, если бы в уме или в сердце ощущала хоть кого-нибудь, кто не ненавидит ее или не испытывает к ней ледяного равнодушия, что почти одно и то же, она бы всю свою жизнь, все клеточки своего организма отдала такому человеку. Но никому она не была нужна, и никто ее не любил. А жить в мире людей без людей очень больно.
Она стащила с плеч школьный рюкзачок и присела на трухлявое бревно, ввалившееся промеж вербы и тернового куста, укрытого цепким диким хмелем. В этой печальной нише было темно, как в гробнице и пахло сырой землей и незрелым хмелем. Отличное место для взлета в пустоту. И средство уже при себе. Значит, пришло время уходить. Лера даже успокоилась и приняла происходящее как должное и обыкновенное — никому не нужная девочка в могиле, готовится к переходу туда, куда уходит все ненужное. В никуда.
Она расстегнула портфель, сунула в него руку, нащупала средство и замерла на мгновенье. Ну… Вот и… Все!
— Отсюда никак не попасть на остров! — вдруг послышалось у Леры за спиной. В зарослях хмеля за терновым кустом на камне расположилась Митрофаниха и перебирала свое нехитрое имущество.
Лера вскочила, скорей от неожиданности, чем от страха, и подхватила рюкзак, чтобы сбежать, но Митрофаниха негромко вскрикнула:
— Подожди! — она взглянула разумно и печально и тихо добавила: — Я так устала от одиночества!
Лера не знала как и поступить. Однако, уйти прямо сейчас она не решилась, и пришлось подчиниться: это не ее логово, Митрофаниха первая его открыла. Значит она здесь хозяйка и ей выбирать.
Старуха, если отбросить гадливость и чувство превосходства чистоплотного домашнего человека перед чумазым и бездомным, оказалась теплоглазой и добрословной. Что-то милое исходило от ее голоса, манеры держаться и естественной ласковости взгляда. Разговоры она завязывала легко, без вступлений, а потому сходу пустилась изливать пред Лерой свою душу.
Выяснилось, что уже больше десяти лет Митрофаниха болеет головой. А может и не болеет, или не головой вовсе. Но мучал ее один грех:
— Была у меня дочь, вот такая же как ты, — рассказывала она задумчиво, перетирая между пальцев зеленую шишку хмеля. — Я была с нею жестока, как хозяйка с вещью. А ведь это была самая милая и светлая девочка на Земле. Но, когда ей исполнилось тринадцать, она не выдержала моего жестокосердия и покончила с собой. Ушла туда, где темнота бесконечна и горе, с которым туда приходят, прирастает к душе навеки.
Смерть дочери перевернула сознание этой доброй женщины, которая во всем винила себя. Митрофаниха ушла в монастырь, надеясь обрести там успокоение и посвятить остаток жизни молитве о дочери. Но угрызения не позволили ее боли утихнуть ни на минутку. В конце концов она бросила монастырь, которого была, с ее слов, вовсе не достойна, и вернулась в мир, где раздала нищим все, что имела. Сама же пустилась в бездомное странное житие и отреклась она от всего, что хоть как-то напоминало ей о прошлой жизни и всех ее устремлениях, ради которых не успевала Митрофаниха даже улыбнуться своей бедняжке-дочери.
А потом Митрофаниха почему-то отправилась искать свою покойную дочь среди живых.
В этом городке несчастная старушка прижилась в безлюдном местечке: на слабо-изолированной теплотрассе, торчащей из-под земли, из всякого хлама и гнилья построила она хижину размером не больше кладбищенского склепа, все стены всплошную увешала иконами и фотографиями дочери и теперь жила там.
— Только это место иногда дает мне успокоение, — горько завершила она рассказ. — Там хорошо: я могу кричать и рыдать всю ночь, и никто меня не услышит. А к утру, если не сдаваться, бывает и тишина на сердце. Хоть и на малое время.
Эта горькая и будто бы с детства знакомая история совершенно обезоружила Леру. Оказывается, умалишенная, бездомная старуха носит в своем сердце горе такой величины, что не замечает на его фоне своего бедственного положения, вменяя его ни во что.
— Я развешиваю на досках объявления бумажечки, — добавила Митрофаниха и вынула из чемодана засаленный мятый листок, на котором от руки было написано простым карандашом: “Любите своих детей, пока они с вами”. — Это не подает мне облегчения, но я хочу спасти хотя бы одного ребенка. Может получится, не знаю.
Не имея нужды в переходе от одной темы к другой, Митрофаниха взялась расспрашивать Леру о ее жизни. Лера и сама не поняла как, но с легкостью поведала новой знакомой о всех своих бедах. Точнее, об одной единственной — совершенном и безвыходном одиночестве.