— Антонюк знал обо всем, — решил наконец обратиться к нему Тудораке.
— О чем ты говоришь? — вздрогнул Илие.
— Кельнеры вообще любят болтать лишнее. Только я никогда пальцем никого не тронул. Кыржэ просто нельзя было оставлять в живых, после того как сам рассказал, что расстрелял троих товарищей. Бедный Волох, наверно, и сейчас еще мучается из‑за их гибели… Осталось немного… порошка, который был и в мититеях, что ел Кыржэ. Думал, пригодится самому… Чем попадать к ним в руки живым, лучше… Да, да, не думай, что я такой уж герой!
Нужно было пройти еще один рубеж — выслушать последнее напутствие и получить благословение священника. Никакого смысла в этом не было, однако они узнали, что казнь проводится на кладбище.
Шли погруженные в мысли, молчаливые.
Медленно — куда было торопиться? У палача, как видно, тоже есть своя этика: им развязали руки… Этика смерти? Вряд ли: у них руки за спиной, их не подталкивают прикладами, но вон там, в нескольких шагах, трое громил ведут какого‑то арестованного, подталкивая в бок штыком, так что тот не может не ощущать уколов.
— Как видно, из особо опасных, — замечает Гаврилэ. — Боятся, чтоб не убежал…
Но не успел Гаврилэ договорить, как Лилиана, посмотрев в сторону арестованного, изумленно застыла на месте.
— Он не погиб! Смотрите: жив! Жив! — задрожав всем телом, воскликнула она. И добавила радостно, восторженно: — Тома Улму! — Крик вырвался из самой глубины души. — Мне кажется, это он, он…
Но прежде чем она успела убедиться, арестованный удивленно повернул голову — наверное, посмотреть, кто это там кричит… и в ту же минуту словно бы переломился надвое — в пояснице, в том месте, куда вонзились штыки конвоиров. Так он и упал — на спину, лицом вверх.
Лилиана попыталась вырвать руку из руки Илоны, но та из последних сил удержала ее, не позволила броситься к упавшему.
— Это Тома Улму? — Илие растерянно посмотрел на человека, неподвижно распластавшегося на земле, мучительно пытаясь припомнить кого‑то другого… которого видел где‑то. Ах да, это было тогда, на подпольном инструктаже… В домашней куртке, ермолка на голове. Бородка в колечках, кудрявые завитки на висках… Человек с грудой мисок в руках, он раздает их… гостям! Да, да, тот самый… жених на серебряной свадьбе! Только теперь острижен наголо, нет и бородки. Но все равно — тот, тот, он, Илие, может в этом поклясться! И вот теперь — убит, заколот штыком… Разве это Тома Улму?
Пекарь почувствовал, что его охватывает глубокое огорчение, печаль, с которой уже не справиться…
— Зо–о–о! — удовлетворенно воскликнул немец, оказавшийся внезапно впереди конвоиров. Как только Лилиана не заметила раньше в толпе палачей Эйсебио Кранца! Он приблизился к группе смертников, указал на Лилиану пальцем. — Зо–о–о, — проговорил снова, теперь уже с признательностью, и, точно одержимый нечеловеческой жаждой, хищным взглядом окинул грудь девушки. — Мэдхен…[2] — И добавил решительно: — Браво, брависсимо! Это в самом деле Тома Улму! В самом деле! — Затем положил руку на плечо Косому. — Гут! Ду бист грацирт![3] Зо–о–о!..
Тот принял стойку «смирно» и, втянув плечи, как можно ниже склонил голову. Чтоб ему отсекли эту голову секирой палача, если он не оправдает милости шефа! Кыржэ мертв, зато он остался в живых! Теперь он еще рьянее будет исполнять свой долг… Косой дал команду конвоирам: «Вперед!» Солдаты мгновенно заняли свои места, оставив убитого лежать посреди тюремного двора вверх лицом, с неподвижно устремленными к солнцу глазами.
Резко остановившись, Илона посмотрела на человека… Похож на хозяина явки, которого арестовали сразу после инструктажа… Сам отдал себя в руки жандармам, чтоб замести следы другого, чье имя стало легендой. Да, это он!
— Направление — кладбище! — Косой положил конец сортировке.
Тудораке Хобоцел как мог удерживал Грозана и Кику, оба они вырывались из рук кельнера, собираясь, как и Василе, прыгнуть на палачей… Что еще им оставалось, как не возможность повторить смерть Василе?
— Хладнокровнее, ребята, хладнокровнее! — не повышая голоса, уговаривал их Тудораке. — Не стоит пропадать зря в то время, как… Посмотрите, как повысим себе цену в решающий момент!
То и дело прикрывая ладонью глаза, Лилиана понуро шла рядом с Илоной. Теперь она уже не поддерживала беременную, сама нуждалась в помощи. Девушку совсем не держали ноги. И что еще хуже, не было слез, глаза оставались сухими. Ни один стон не вырвался у нее из груди — все внутри окаменело, стало мертвой пустыней. Лицо убитого показалось до того схожим с придуманным, воображаемым обликом Тома Улму, что она невольно выкрикнула это имя, как только увидела несчастного… Единственное, что она могла еще ощущать, был устремленный на нее взгляд Илие. От этого взгляда в груди становилось еще невыносимее. Ничего другого она не чувствовала и опомнилась только тогда, когда, шаг за шагом, они пришли наконец на кладбище.