Все было строго выверено — и расстояние до площади, и время, какое отводилось на скандирование фразы «Долой фашизм!», и расстановка на нужных местах людей, — одним словом, Волох предусмотрел все, стараясь провести операцию так, чтобы полиция и сигуранца не смогли никого схватить.
«Что скажет Зигу Зуграву?» — много раз спрашивал себя Волох. Его ждали на инструктаже, который созывался в крохотном, полудеревенском доме, затерянном среди таких же халуп.
Уже давно стемнело; собирались попозже, расходиться наметили с наступлением дня. Горела только одна свеча, чтоб даже через малейшую щель в ставнях нельзя было заметить проблеска света… Кроме Зуграву должна была также прийти Илона… Она уже здесь.
На первый взгляд ее можно принять за молоденькую девушку, которой едва исполнилось двадцать. Короткая стрижка, густые пряди черных волос. Быстрая в движениях. В достаточно элегантном и вместе с тем неброском черном костюме.
Тускло горит свеча. По лицу Илоны пробегают тени, черные глаза пристально, изучающе всматриваются к полумрак комнаты.
Илона прибыла сюда совсем недавно, и для этого, как говорили подпольщики, ей пришлось перейти линию фронта.
Она ищет глазами Зуграву, но того почему‑то не видно.
Откуда‑то из темноты появляется знаменитый Тудораке Хобоцел, обер–кельнер лучшего в городе ресторана. Он подходит с тоненькой свечой к столу, до сих пор утопавшему в темноте, проливает на него несколько капель воска и осторожно укрепляет свечу. Зыбкий свет озаряет желтое лицо с угловатыми, острыми линиями скул. Зрачки кажутся более темными, чем при дневном свете, лоб — шишковатый, в глубоких тенях. Пламя слегка колеблется, и от этого лицо Тудораке все время меняется, хотя по–прежнему остается симпатичным, даже привлекательным, несмотря на всю его уродливость… Он положил локти на стол, намереваясь, по–видимому, что-то сообщить собравшимся. Пламя свечи, встревоженное струей воздуха — в комнату вошел еще один человек, — слегка удлинилось и внезапно осветило несколько хлебов, сложенных на столе. Только в эту минуту собравшиеся ощутили и сладкий, пьянящий аромат хлеба, по всему недавно вынутого из печи.
— Нужно накрыть караваи! — встревоженно воскликнул кто‑то.
— Это еще зачем? — Невысокий, щуплый человек возбужденно вскочил на ноги. — Не нравится, что ли, как испекли?
— Помолчи, Кику! Хлеб отличный, только слишком щекочет ноздри, — шутливо бросил еще кто‑то.
— Тогда зачем его прятать? Невзначай подумают, что куплен не на честно заработанные деньги, и захотят отнять! — слегка повернувшись в сторону Кику, проговорил кельнер. — В случае тревоги быстро накроем на стол и примемся отмечать серебряную свадьбу хозяйки, А вот и сама невеста! — Он указал на женщину явно городского вида, одетую между тем по–деревенски — она была в ярком цветастом фартуке и низко повязанном платочке.
— Буду рада гостям… — расцвела женщина в доброй, приязненной улыбке.
Взяв со стола буханку, хозяйка протянула ее сидевшему рядом человеку.
— Не меньше восьмисот граммов, — проговорил тот, по–хозяйски подбросив хлеб на ладони.
— У нашего Гаврилэ, как всегда, вместо рук весы. Тогда тебе и делить: буханку на восемь ртов.
— Дай бог здоровья хозяйке! Только где же твой суженый?
Каждый из находившихся в комнате принялся жадно жевать. Изо ртов густо повалил пар — казалось, дымится теплый, свежий хлеб, хотя причина была другая: в доме не топилось.
— Ничего нет слаще хлеба! — раздался голос Илоны. — Добрый мастер выпек этот каравай, золотые у него руки!
— Подождите, несем котел с супом! — раздался мужской голос, и откуда‑то из темноты, неся перед собой пузатый казан, появился худой, гибкий, как хворостина, человек. Он был в домашней куртке и в таком же, как у хозяйки, фартуке.
— Кажется, фасолевый суп! — принял кто‑то из его рук чугунок.
«Похоже, я где‑то видел его», — наморщив лоб, подумал пекарь.
— Хлеб без вареной пищи сытости не дает! — Человек удалился, чтоб тут же вернуться с горкой мисок, в которые принялся разливать суп. — Угощайтесь на здоровье, пусть пойдет на пользу, — слегка картавя, добавил он, — Вам всегда нужно быть здоровыми…
— Вам, между прочим, тоже не мешает поесть. Присаживайтесь с нами, — глядя в изможденное лицо хозяина, проговорил Кику.
— Нет, нет, только переводить добро… У вас — другие заботы, вам и нужно в первую очередь…
Где же все‑таки Кику видел его? Теперь он заметил и ермолку на голове хозяина, из‑под которой спадали на виски жесткие курчавые волосы. Человек по–прежнему суетился у стола, разливая суп и раздавая миски.