— Ты, никак, торопишься? — поинтересовался Болджер. — Что, папочка с мамочкой ждут?
Мальчишка отрицательно помотал головой и тут же пожалел об этом.
— Значит, никто не ждет. Отлично. — Эбенейзер снова взял брошь. — А теперь отвечай, где именно ты ее нашел. Ну?
— Не помню, — отозвался Ник.
— Поздно! — повысил голос торговец. — Пожалуй, тебе стоит немного поразмышлять о том, откуда она взялась. А когда надумаешь, мы с тобой поговорим, и ты мне все расскажешь.
Эбенейзер встал, вышел из комнаты, закрыл за собою дверь и запер ее большим металлическим ключом.
Потом он разжал кулак, посмотрел на брошь и жадно улыбнулся.
Тут звякнул колокольчик над входной дверью, сообщая о приходе посетителя. Болджер с виноватым видом поднял голову, но никого не увидел, однако в оставленную щель врывался воздух с улицы. Болджер захлопнул дверь. Заодно лавочник перевернул табличку, которая теперь гласила: «Закрыто». В довершение Эбенейзер задвинул засов. На сегодня ему непрошеные и любопытные гости ни к чему.
Осенний день из солнечного превратился в пасмурный, и в грязное окно лавочки негромко постукивал дождик.
Эбенейзер Болджер снял трубку с телефона, стоящего на прилавке, и чуть дрожащей рукой набрал несколько цифр.
— Том, кажется, нам подфартило, — произнес он. — Мчи сюда как можно быстрее.
Ник услышал щелчок запираемого замка и понял, что очутился в западне. Он подергал дверь, но та не поддалась. Мальчик почувствовал себя дураком: так глупо попался! Нужно было следовать своему первому порыву и убираться из этой лавочки как можно дальше и как можно скорее. Ник нарушил основные правила кладбища, и в итоге все пошло не так. Что скажет Сайлас? Или Оуэнсы? Ник ощутил, как его охватывает паника, и постарался заглушить беспокойство. Все будет хорошо, он уверен в этом. Конечно, сначала нужно выбраться отсюда…
Ник осмотрел комнату, ставшую для него ловушкой. Это был обычный чуланчик, в который поставили стол. Выбраться из него можно было только через дверь.
Ник выдвинул ящик стола. Там не было ничего интересного, помимо баночек с красками (чтобы подновлять старые вещи) и кисточки. А если бросить краску этому типу в лицо? Тогда он ослепнет на какое-то время, и можно будет сбежать. Ник открыл баночку и сунул палец в краску.
— Что ты делаешь? — раздался голос у него над ухом.
— Ничего, — ответил Ник, быстро закрыв баночку и сунув ее в один из огромных карманов куртки.
Лиза Хэмпсток скептически посмотрела на мальчика.
— Ты почему тут сидишь? — спросила она. — И что за старый жирный мешок торчит под дверью?
— Хозяин магазина. Я пытался кое-что продать.
— Зачем?
— Не твое дело!
Лиза фыркнула.
— Возвращался бы ты лучше на кладбище!
— Не могу. Он меня запер.
— Еще как можешь! Просто пройди сквозь стену…
Ник покачал головой.
— Нет. Когда я был совсем маленьким, мне предоставили полную кладбищенскую свободу, но только дома я имею право проделывать подобные штуки.
Он поднял голову и взглянул на Лизу при электрическом свете. Ее трудно было разглядеть как следует, к тому же Ник всю жизнь общался с мертвыми в полумраке.
— И вообще, что ты сама тут делаешь? Чего вдруг ты вышла за пределы кладбища? Сейчас же день. И ты не Сайлас. Тебе полагается там оставаться.
— Это правило для тех, кто лежит на кладбище, а не для тех, кто похоронен в неосвященной земле, — сообщила Лиза, — Никто не может указывать мне, что делать и куда ходить.
Она сердито взглянула на дверь.
— Не нравится мне этот человек! Пойду посмотрю, что он делает.
Легкое колебание воздуха — и Ник снова остался один в комнатушке. До него донесся отдаленный раскат грома.
Эбенейзер, владелец «Древностей Болджера», сидел в темноте посреди своего многочисленного хлама. Ему показалось, что на него кто-то смотрит, и он с подозрением поднял голову, но сразу отмел эти мысли.
«Мальчишка закрыт в подсобке, — рассудил он. — Входная дверь заперта».
Торговец полировал металл, оплетающий змеиный камень, осторожно и бережно, словно археолог в раскопе, удаляя черноту и открывая блеск серебра.
Он уже начал сожалеть, что вызвал сюда Тома Хастингса, хотя Хастингс был здоровяком и отлично умел наводить страх на людей. Еще Болджер сожалел, что драгоценность придется продать. Украшение было необыкновенным. Чем сильнее брошь начинала блестеть под светом маленькой настольной лампы, тем больше Эбенейзеру хотелось, чтобы она принадлежала ему и только ему.