Надгробные речи. Монодии

Этих мужей прославляет весь мир за их борьбу в Пирее; но надо воздать хвалу и чужестранцам[218], здесь лежащим, которые пришли на помощь народу и, сражаясь за наше спасение, считали своим отечеством мужество и так окончили жизнь. За это наш город всенародно оплакал их и похоронил и определил им на вечные времена такие же почести, как и гражданам.

Погребаемые ныне помогли коринфянам, притесняемым их старыми друзьями, ставши их новыми союзниками[219], — помогли потому, что они держались иных убеждений, чем спартанцы: последние завидовали их счастью, а наши жалели их при виде их угнетения, не помня прежней вражды, а высоко ценя новую дружбу. Они показали всему миру свое мужество. Чтобы возвеличить Элладу, они решились не только бороться за свое собственное спасение, но и умереть за свободу врагов:[220] именно они сражались с союзниками спартанцев за их освобождение. В случае победы они даровали бы им те же права; но так как с ними случилось несчастие, то они оставили пелопоннесцам крепкое рабство.

При таком положении жизнь им кажется жалкой, а смерть желанной; а жребий наших и при жизни, и после смерти завиден: они воспитаны среди благ, добытых предками; достигши зрелого возраста, они сберегли их славу и показали свое мужество. Да, у них много славных заслуг перед отечеством; они исправили неудачи других; они удалили войну на большое расстояние от родной земли. Они окончили жизнь, как подобает окончить ее хорошим людям, — отечеству воздав за свое воспитание, а воспитателям оставив печаль. Поэтому живые должны томиться тоской по ним, оплакивать себя и сожалеть об участи их родных в течение остальной их жизни. В самом деле, какая радость им остается, когда они хоронят таких мужей, которые, ставя всё ниже доблести, себя лишили жизни, жен сделали вдовами, детей своих оставили сиротами, братьев, отцов, матерей покинули одинокими? При таком множестве несчастий я считаю детей их счастливыми, потому что они слишком еще малы, чтобы понимать, каких отцов лишились, а тех, от кого они родились, жалею, потому что они слишком стары, чтобы забыть о своем несчастии. Да, какое горе может быть сильнее, чем похоронить детей, которых ты родил и воспитал, и на старости лет остаться немощным, лишившись всяких надежд, без друзей, без средств, возбуждать жалость в тех, которые прежде считали тебя счастливым, желать смерти больше, чем жизни? Чем лучше они были, тем больше печаль у оставшихся. Как же им перестать печалиться? Может быть, при бедствиях отечества? Но тогда и остальные, конечно, вспомнят о погибших. Может быть, при счастливых обстоятельствах государства? Но для возбуждения печали достаточно мысли о том, что их дети погибли, а живые наслаждаются плодами их храбрости. Может быть, при личных своих опасностях, когда они увидят, что прежние их друзья бегут от их нужды, а враги надменно смотрят на их несчастия?

Мне кажется, мы могли бы лежащим здесь воздать благодарность только тем, если бы родителей их высоко ценили подобно им, детей их любили бы так, как будто сами были бы отцами их, а женам их были бы такими помощниками, какими были они при жизни. В самом деле, кто имеет больше прав на уважение, как не лежащие здесь? Кого из живых мы можем с большей справедливостью высоко ценить, как не их родных, которые от их мужества вкусили плодов наравне со всеми другими, а по смерти их, если сказать правду, одни несут бремя несчастия?

Но не знаю, к чему такие сетования: ведь нам не было неизвестно, что мы смертны. Поэтому зачем теперь горевать о том, чего мы давно ожидали? К чему так сильно тяготиться несчастиями, происходящими от природы, когда мы знаем, что смерть — общий удел и самых дурных людей, и самых хороших? Ведь если бы возможно было людям, избежавшим опасности на войне, быть бессмертными в остальное время, то живым следовало бы вечно оплакивать погибших; но и природа не может бороться ни с болезнями, ни со старостью, и божество, которому досталось управлять нашей судьбой, неумолимо. Поэтому надо считать их в высшей степени счастливыми, так как они окончили жизнь в борьбе за величайшие и лучшие блага, не предоставляя себя в распоряжение судьбе и не ожидая естественной смерти, но выбрав себе самую лучшую.

218

...но надо воздать хвалу и чужестранцам... — Имеются в виду фиванцы, при помощи которых Фрасибулу удалось свергнуть в Афинах власть Тридцати тиранов (см. примеч. 42).

219

Погребаемые ныне помогли коринфянам, притесняемым их старыми друзьями, ставши их новыми союзниками... — Подразумеваются обстоятельства Коринфской войны, имевшей следующую предысторию. Персидский царь Артаксеркс II, раздраженный тем, что греки помогали его брату Киру Младшему в попытке свергнуть его с престола, приказал своему сатрапу Тиссаферну снова поработить греческие приморские города в Малой Азии, которые во время восстания приняли сторону Кира. Узнав о намерении Артаксеркса, жители означенных городов обратились к спартанцам (395 г. до н. э.), которые послали им в помощь войско. Когда победа стала склоняться на сторону спартанцев, персам удалось посредством подкупа настроить против них некоторые греческие города. Беотийцы, коринфяне и аргосцы, завидуя возрастающему могуществу Спарты и будучи задеты ее высокомерием, легко поддались влиянию персидского золота и заключили между собою военный союз, к которому вскоре примкнули и Афины. Спартанский полководец Лисандр двинулся было в Беотию, чтобы мгновенным ударом отразить грозящую опасность, но проиграл сражение при Галиарте и сам погиб в этой битве (395 г. до н. э.). Царь Спарты Агесилай, сражавшийся в ту пору с персами в Малой Азии, принужден был прекратить военные действия и идти в Грецию. Он выиграл битву при Коронее (394 г. до н. э.), однако плоды этой победы уничтожило поражение спартанцев близ города Книда (см. примеч. 37). Лишившись гегемонии на море, спартанцы оставались уже в пределах Пелопоннеса, где под начальством Агесилая с переменным успехом боролись за обладание Коринфом и Коринфским перешейком в 394—387 гг. до н. э. (Коринфская война). Когда же афинский стратег Ификрат истребил спартанское войско, война приняла опасный для Спарты оборот. Тогда спартанцы послали в Персию Анталкида с целью снискать дружбу «великого царя» и поддержку своей гегемонии. В результате был заключен позорный для Греции Анталкидов мир (см. примеч. 38).

220

...но и умереть за свободу врагов... — Под врагами подразумеваются здесь пелопоннесские союзники Спарты в Коринфской войне (см. примеч. 46), которые в случае победы афинян также получили бы свободу от тирании, но вследствие их «несчастья» (т. е. смерти в бою) последних остались под владычеством Спарты.