Когда происходит сражение, то неизбежно одни одерживают победу, другие терпят поражение. Однако, как мне кажется, я могу утверждать: павшие на поле боя как с одной, так и с другой стороны не причастны к поражению, но те и другие равно одержали победу. Среди живущих судят о победе как о даре божества. Но то, что требовалось от отдельного человека для достижения ее, сделал каждый, кто сохранил свое место в строю. Если же он, смертный, уступил воле судьбы, то этого, конечно, пожелала судьба, но мужество его не было сломлено врагами. Если враги не вторглись в нашу страну, то причиной того, я убежден также, была не столько их нерешительность, сколько доблесть этих мужей: тогда, сойдясь в том сражении[235], они испытали каждого из них и не захотели снова подвергать себя опасности со стороны родственного им народа; ибо они встретились, по их мнению, с людьми того же характера, но вот тот же жребий, они считали, получить в удел нелегко. Условия мирного договора[236] также ясно показывают, что дело обстоит именно таким образом; ведь нельзя найти более несомненную и прекрасную причину, чем восхищение неприятельского повелителя доблестью погибших, который предпочел заключить дружбу с людьми, близкими по крови, нежели еще раз попытать счастье, поставив всё под удар. Если бы кто спросил самих участников сражения, не считают ли они, будто добились успеха благодаря собственной доблести или им помогла своенравная и суровая судьба, а также опытность и отвага их военачальника, то, я полагаю, не нашелся бы столь бессовестный и наглый человек, который стал бы приписывать результаты этих свершений себе. Более того, если божество, как властелин всех обстоятельств, определило успех согласно своему желанию, то следует признать невиновными тех, кто остался в живых: они всего лишь люди. Однако никто, конечно, не будет объявлять причиной превосходства неприятельского военачальника над выставленными против него полководцами действия воинов ни с противной, ни с нашей стороны[237]. Если же на кого из людей за это и следует возлагать вину, то на фиванцев[238], противостоявших ему, а не на всех участников сражения ни с той, ни с нашей стороны. Они, хотя и получили войско, отличавшееся непобедимостью и беззаветностью духа и неуемной жаждой славы, ничему из этого не нашли правильного применения.
О прочем каждый судит так, как думает; но что стало одинаково ясным для всех живущих людей, так это то, что залогом свободы всей Эллады была жизнь этих мужей: ведь после того как судьба похитила их, никто из остальных не оказал сопротивления. И да коснется недоброжелательство этих слов, но, мне кажется, не погрешил бы против истины тот, кто сказал бы, что доблесть этих мужей была душою Эллады; ибо, как только жизнь оставила их связанные родством тела, сокрушилось и величие Эллады. Хотя это, пожалуй, может показаться большим преувеличением, тем не менее я должен сказать: подобно тому как, если бы кто-то лишил вселенную света, вся остальная жизнь оказалась бы безрадостной и мучительной, так и вся прежняя гордость эллинов с гибелью этих мужей погрузилась во мрак и полное бесславие.
Они, конечно, были такими вот мужами в силу многих причин, но нисколько не меньше они были превосходными людьми благодаря способу государственного правления[239]. Господство немногих вселяет страх в граждан, но стыда не внушает; когда же затем наступает военная опасность, то любой и каждый спасает прежде всего себя, зная, что если он подкупит власть имущих дарами или какой-нибудь иной дружеской услугой, то его постигнет лишь незначительный позор, пусть даже он будет вести себя самым гнусным образом. Напротив, правлению народа, заключающему в себе многое другое прекрасное и справедливое, чего должен придерживаться разумный человек, свойственна еще и свобода слова, и ей, поскольку она служит правде, нельзя помешать в обнаружении истины. Не могут же все потворствовать тем, кто совершает постыдные поступки, поэтому на их пути встает только тот человек, который высказывает справедливые порицания; и тогда те, кто сам не посмел бы сказать худого слова, с одобрением слушают другого, открыто говорящего об этом. Отсюда ясно, что все они, страшась этих порицаний и испытывая чувство стыда перед ожидающим их бесчестием, решительно встретили и опасность, исходящую от врага, и предпочли прекрасную смерть позорной жизни.
236
237
238