Хотя большинство друзей и подруг его юности уже давно укоризненно смотрели на престарелого рокера с надгробных фото на многочисленных кладбищах Первопрестольной. По меткому выражению Хантера Томпсона: «Слишком странный, чтобы жить, и слишком редкий, чтобы умереть».
Приближаясь к полувековому юбилею, Григорий внезапно осознал, что жизнь пора менять. Проблематично сказать, что послужило истинным мотивом для такого решения. Скорее всего, принято оно было по совокупности причин. Первой, о которой было сказано выше, явилось то, что зажигать стало не с кем и, как следствие, терять связь с реальностью в одиночестве в огромной квартире на Фрунзенской набережной стало как-то не прикольно. Слишком много привидений из прошлого стало входить в его бедный мозг вместе с очередной дозой. А это уже не веселье, а сплошная порнография.
Вторым мотивом стала причина экономическая. Дело в том, что, несмотря на солидный возраст, бонвиван за всю свою жизнь толком нигде не работал. Все его благосостояние держалось исключительно на щедром подаянии матери – миноритарного акционера и старшего вице-президента крупной банковской структуры. Откупаясь за невозможность принимать настоящее участие в судьбе сыночки, бизнес-леди содержала его, троих его детей от разных браков, оплачивая все, что только можно оплатить, – от носков до спортивных авто, которые отпрыск уничтожал с завидной регулярностью. Но и ее терпению пришел конец. И был поставлен ультиматум: прекратить! Во что бы то ни стало!
Ну и, наконец, стало просто страшно. Потому что хоть он и не приобрел серьезных заболеваний, но организм стал пошаливать. Экстренный вызов «скорой» из-за подозрения на инфаркт, когда Григорию пришлось почти тридцать метров ползти от столика с дорожками из белого порошка сомнительного качества к входной двери, истекая по пути потом и ежесекундно опасаясь потерять сознание, довершили дело. Решение было принято, и он завязал.
Мать на радостях оплатила дорогущую клинику в Швейцарии, в которой непутевый сынок провел почти год. В Москву он вернулся очищенным и опустошенным. Поэтому ему постоянно требовался Аркадий и что-то сладкое – единственное доступное в такой ситуации химическое удовольствие.
– Как сказать, Аркадий Аркадьевич. И да, и нет.
– Вы меня пугаете, Григорий!
– Нет-нет. Неправильно выразился. К прошлому возвращаться не хочу. Точнее, не имею психологической возможности. Очень! Очень страшно! Хотя, не буду увиливать, ширнуться тянет постоянно. Особенно если музыку услышу какую-нибудь памятную или фильм посмотрю. Сразу проваливаюсь в воспоминания и как будто даже дозу получаю! Но потом как вспомню потолок в «скорой», желание сразу пропадает. Ну, или отходит на второй план. И это главная беда! Не могу перестроиться. Не могу перестать хотеть. – И без того вялый взгляд Григория еще больше потух.
– В этом я как раз не вижу ничего удивительного. Непросто взять и выкинуть тридцать лет жизни. К тому же такой насыщенной.
– Да, Аркадий Аркадиевич, в том-то и дело. Я ощущаю себя собственной тенью. Хотя, может быть, внешне и выгляжу лучше, чем пару лет назад. Лоснюсь прямо-таки. Но внутри я как Фродо без кольца – истончился до невозможности. Нет больше «моей прелести». Как жить? Боюсь, наступит момент и я на все наплюю и начну опять. Причем пойду сразу во все тяжкие, чтобы, так сказать, компенсировать год простоя.
– Хм… Ну что же. Допустим, допустим. – Аркадий выдержал паузу. – Допустим, что так и будет. Но что же дальше? Вы же понимаете, что второго шанса может и не быть? И, скорее всего, все пойдет именно так, как вы говорите, – компенсируете сразу всю «недосдачу». К чему это приведет, вам сейчас даже опытнейший нарколог не скажет, но – сто процентов – ни к чему хорошему.
– Я понимаю! Но то, что сейчас, это же не жизнь! Мне не то что скучно, мне омерзительно противно от самого факта существования. Да, меня больше не ломает – физически мне нормально, но для чего все это? Я не понимаю…
– У вас, как я помню, трое детей?
– И что? Они даже не знают, кто я такой. – Григорий махнул рукой. – Впрочем, я и сам этого не знаю. Но даже если бы и знали, зачем им такой отец, как я? Что я могу им рассказать? Какой дать пример? Я абсолютно пустой! Мне самого себя нечем увлечь. Неужели вы думаете, что я могу заинтересовать чем-то хотя бы одного из трех жизнелюбивых подростков? В их-то возрасте? Старшему – 16, средней – 14, а младшему – 11. У них сейчас самая настоящая жизнь – первые встречи, первые чувства: любовь, предательства, ежедневный новый опыт. И тут я – великовозрастный наркоман, который даже от передозировки не смог помереть. На мой взгляд, тотально неравноценная замена. Если бы мне предложили такого товарища в качестве объекта для общения, я бы сделал все что угодно, лишь бы от него как-нибудь откреститься. Да и с их родительницами у меня, честно говоря, не очень отношения. Мама, конечно, их поддерживает, и к ней они все хорошо относятся. Но лично я для них – монстр, испортивший жизнь. Из трех только одной моей бывшей жене удалось устроить личную жизнь – попался действительно хороший человек. А остальным пришлось очень несладко. Я, знаете ли, имел привычку исчезать с концами на последних сроках беременности. И появляться снова, когда детям было уже около одного-двух лет. Такой стиль, знаете ли, не располагает к выстраиванию дружеских отношений.