— Вон отсюда! — с угрожающим спокойствием сказал лорд Кенвуд.
— Если бы ты преследовал ее, потому что любишь, это было бы уже плохо при твоей репутации, — бесстрашно продолжал лорд Кренсфорд. — Но ты не знаешь, что такое любовь, Джек. Не знаешь, потому что у тебя нет сердца. Думаю, что я все расскажу Диане.
Маркиз неожиданно разжал кулаки и приподнял одну бровь. В его глаза вернулось насмешливое выражение.
— Нет ли поблизости какого-нибудь грязного пруда? — спросил он. — Если есть, то, когда начнешь рассказывать ей, ты должен стоять на берегу, чтобы пруд был у тебя за спиной. И предупреди меня заранее, чтобы я мог посмотреть, как тебя столкнут в воду, мой мальчик. Ни за что на свете я не пропустил бы такого зрелища. Представляю, как приятно было бы любой женщине выслушать твой рассказ. С таким же успехом ты мог бы заткнуть свой рот собственным сапогом, Эрни, и спасти себя от купания.
Проходя через холл и поднимаясь по лестнице, маркиз вспомнил, что через несколько минут начнется игра в крокет. Ему придется ходить по лужайке, гонять деревянным молотком шары и подавлять в себе желание размахнуться со всей силой и отправить шар куда-нибудь за сотню ярдов или дальше.
В гардеробной Картера не было. Что он хотел этим показать? Маркиз не подумал о том, что в такой час у камердинера могло и не быть оснований там находиться. Но его сюртук был слишком тесен для игры в крокет. Чертовски тесен. Ему нужен был зеленый, более легкий. Он с трудом стащил
неудобную одежду, чувствуя себя при этом обиженным и оскорбленным, хотя ему ничего не стоило протянуть руку и, дернув шнурок звонка, вызвать своего слугу.
Черт бы побрал это дурацкое пари. Черт бы побрал Диану Ингрэм. И заодно Эрни.
Он не нуждался в проповедях. Он слышал их в церкви каждое воскресенье. Спасибо, одной в неделю вполне достаточно. Любовь и обязательства, вот как. Он все го лишь поцеловал женщину и предложил разделить с ним удовольствие. А она начала говорить о любви и обязательствах. Неужели она думает, что ради того, чтобы заполучить ее в свою постель, он на ней женится?
Эта женщина может убираться ко всем чертям, ему вес равно. И это пари туда же. И Эрни пусть держится подальше от его кулаков. А этот проклятый сюртук нельзя надеть не смяв рубашку, она собирается огромными складками у него на шее. Черт бы побрал Картера. Где он, когда он ну жен здесь? Внизу, без сомнения, разыгрывает аристократ; перед простыми смертными. Наступит день, и он прогонит его и наймет кого-нибудь более человечного.
Черт бы побрал Диану Ингрэм! Это она заставила его поцеловать ее. Он же собирался подразнить ее еще несколько дней, прежде чем добраться до ее губ. Это он;: повернулась так, что ее грудь прижалась к его сюртуку Это она подняла лицо так, что перед его глазами оказались ее широко распахнутые серые глаза и влажные полураскрытые губы. Чего же она от него ожидала? Что он начнет говорить о погоде?
Она напрашивалась на поцелуй, плутовка. И поцелуй понравился ей. И она отвечала на него. И в то же время не была готова к последствиям собственного поступка. После поцелуя она стояла с пылающими щеками, сверкающими глазами и вздымающейся грудью и читала ему проповедь.
Он подумал, не она ли писала для Тедди воскресные проповеди. Должно быть, о любви и обязательствах. Прихожане рыдали от восторга.
Если мужчина поцеловал женщину, то он обязан объявить о вечной любви и верности до конца своих дней? Эта женщина — идиотка. Ханжа. Лицемерка. Ее место в доме сельского священника. Или в монастыре. Или в сумасшедшем доме.
Черт бы побрал этот сюртук.
Она задела его самолюбие. Еще никогда ни одной женщине он не позволял этого. Или мужчине. Он чувствовал себя глубоко уязвленным.
Почему?
Женщина позволила ему поцеловать себя, но отказалась разделить с ним ложе. Ужасная трагедия!
На карту поставлена его репутация и пятьсот гиней его собственных денег.
Его имя не пострадает, и он не станет как нищий просить на улице корку хлеба.
Дьявол забрал бы ее. Пусть бы забрал. Она бы сделала ад по-настоящему ужасным местом. Только представьте: женщины и их рассуждения о морали!
А Эрни и его проповеди… Не способен любить, надо такое придумать. У него нет сердца. Да, он знает, что такое любовь. Разве он не любит свою мать и сестер? Разве он не плакал вместе с Френсис, когда она потеряла своего первого ребенка? Разве он не увез Эстер на целый месяц в Брайтон, чтобы она забыла о том мерзавце, который посмеялся над ее чувствами? Он, как и любой человек, был способен любить.
Почему это надо доказывать женщине, которая не является его родственницей? Почему все думают, что между любовью и физической близостью должна быть какая-то связь?
Да пошли все они к черту. Ему не следовало уезжать из Лондона.
За его спиной открылась дверь, и на пороге его гардеробной остановилась маленькая горничная, которая, кажется, всегда находила дела в этой комнате. Она с удивлением смотрела на него. В руках у нее была кипа на крахмаленных шейных платков.
— Ох, ваша светлость, — сказала она, на мгновение встретившись в зеркале с ним взглядом и приседая. — Я не знала, что вы здесь. Я принесла вот это, — указала она на платки, — потому что мистер Картер закончил крахмалить их. Я сейчас уйду, ваша светлость.
Маркиз указал на комод, на который она могла бы положить свою ношу.
— Простите, что побеспокоила вас, ваша светлость, — снова приседая, сказала девушка. — Может, ваша светлость чего-нибудь желает?
— Нет, нет, — ответил он. — Можешь идти.
— Прошу прощения, ваша светлость, — сказала она. От ее приседаний его почти тошнило, как от морской качки. — Можно, я помогу вам надеть сюртук?
Он раздраженно сбросил сюртук и расправил рубашку.
— Тогда подержи его, если хочешь, а я попробую поаккуратнее влезть в него вместе с рубашкой.
Через минуту все, к его облегчению, было сделано, хотя Картер упал бы в обморок, если бы увидел под сюртуком смятую рубашку. Горничная обошла маркиза и без всякой необходимости расправила лацканы сюртука.
— Вот так, ваша светлость. — Девушка взглянула на него из-под темных ресниц. — Что-нибудь еще?
Как и у всякой служанки из хорошего дома, вырез ее платья не выходил за рамки благопристойности. Но был достаточно глубоким, когда она, стоя совсем рядом, наклонилась вперед. Вполне достаточно. Маркиз положил руки под ее груди и приподнял их, с усмешкой в глазах глядя на нее.
— Увы, радость моя, — сказал он, — я должен идти играть в крокет, в то время как я предпочел бы более приятный и активный спорт. Эти губки кому-нибудь принадлежат?
Эти губки были хорошенькими и пухлыми. — Только мне, ваша светлость, и тому, кому я пожелаю подарить их.
— А… — Он через ткань платья погладил пальцами ее соски. — И ты желаешь подарить их мне?
— Не знаю, просто не знаю, ваша светлость. Вы такой красивый джентльмен.
Он не стал тратить время на разговоры и крепко поцеловал ее. И понял, что благодарен случаю, требовавшему его участия в игре в крокет. Что он собирался сделать? Он установил для себя правило никогда не оказывать внимания и не отвечать на явные предложения от служанок в частных домах, включая свой собственный. Если бы не крокет, он счел бы себя обязанным уложить горничную в свою постель и заниматься с ней спортом по меньшей мере минут десять.
Он подумал, что именно этим ему меньше всего хотелось заняться.
Что-то с ним случилось. Должно быть, он заболевает. Девушка была привлекательно женственной. И ей очень, очень хотелось.
— Ах, моя милая, — тихо сказал он, улыбаясь ей, — как мне оторваться от тебя? Может быть, как-нибудь в другое время.
Она надула губки, а он, отвернувшись, достал монету из своего кошелька.
— Беги вниз, пока тебя не хватились, — сказал он, опуская монету в карман ее передника.
— Я совсем не хотела оскорбить вашу милость. — Она снова широко раскрыла глаза.