E)═ПРИРОДА У ПУШКИНА, ТЮТЧЕВА И БАРАТЫНСКОГО, ПО А.БЕЛОМУ
Тот, кто захочет в будущем говорить о мифологии природных светов и цветов и вообще тех или иных картин природы, должен будет в первую очередь изучить эту мифологию так, как она дана в искусстве, хотя миф еще не есть поэзия. Нужно подметить закономерности в мифологии, например, неба или ночи, несомненно характеризующие целые циклы поэтических представлений. Об этом уже пробовали писать, хотя устойчивой традиции еще не образовалось, методы такого описания остаются большею частью невыясненными и самые материалы продолжают быть незначительными. Я укажу в качестве примера на те наблюдения, которые делал А.Белый над зрительным восприятием природы Пушкина, Тютчева и Баратынского.
Возьмем луну. У Пушкина - она женщина, враждебно-тревожная царица ночи (Геката). Отношение поэта к ней мужественное. Она его тревожит, а он обращает ее действие в шутку, называя ее "глупой". В 85 случаях 70 <раз> она - луна, и 15 paз - месяц. Тютчев, наоборот, знает только "месяц" и почти не знает "луны". Он - "бог", "гений", льющий в душу покой, не тревожащий и усыпляющий. Душа Тютчева женственно влечется за "месяцем" в "царство теней". Пушкинская "луна" - в облаках. Она - "невидимка", "затуманена". "Бледное пятно" ее "струистого круга" тревожит нас своими "мутными играми". Ее движения - коварны, летучи, стремительны: "пробегает", "перебегает", "играет", "дрожит", "скользит", "ходит" (небо "обходит") переменчивым ликом ("полумесяц", "двурогая", "серп", "полный месяц"). У Тютчева нет "полумесяца", "серпа", но есть его дневной лик, "облак тощий". Месяц Тютчева неподвижен на небе (и чаще всего на безоблачном). Он - "магический", "светозарный", "блистающий", полный. Никогда не бывает, в противоположность частому пушкинскому словоупотреблению, "сребристым". Бывает "янтарным", но не желтым, и не красным, как временами у Пушкина. "Месяц" Тютчева - туманисто-белый и почти не скрывается с неба. Менее всего он "невидимка". Он - "гений" неба. Итак, перед нами два индивидуальных светила; успокоенно-блистающий гений-месяц и - бегающая по небу луна. У Баратынского образ луны бледен ("серебряней", как у Пушкина, и "сладостен", как у Тютчева) и проявлен только в "подлунных впечатлениях" души поэта, заставляющих его уверять: месяц "манит за край земли". Он больше всего в душе. А по небу ходит его слово пустое: луна, месяц, "разве что ясные", добавляет А.Белый.
Точно так же надо отметить и три солнца. Солнце Пушкина - "зарей выводимое солнце: высокое, яркое, ясное", как "лампадный хрусталь" (в противоположность "луне" - облачной, мятущейся, страстной). У Тютчева, наоборот, в противоположность спокойному месяцу, солнце - "пламенно", страстно и "раскаленно-багрово". Оно - "пламенный", "блистающий" "шар" в "молниевидных" лучах. Это какое-то молниеносное чудище, сеющее искры, розы и воздвигающее дуги радуг. У Баратынского солнце (хотя и живое) как-то "нехотя блещет" и рассыпает "неверное" золото. Его зрительный образ опять-таки призрачен и переходит из подлинного солнца, при случае, в "солнце юности".
Три неба: пушкинский "небосвод" (синий, дальний), тютчевская "благосклонная твердь" (вместе и "лазурь - огневая") и у Баратынского небо - "родное", "живое", "облачное". Пушкин скажет: "Небосвод дальний блещет"; Тютчев: "Пламенно твердь глядит"; Баратынский - "облачно небо родное".
Сводя в одну синтетическую формулу картины природы, зримые тремя поэтами, А.Белый говорит, что три поэта следующим образом стали бы рисовать природу.
Пушкин. "Небосвод дальний блещет; в нем ночью: туманная луна в облаках; в нем утром выводится: высокое чистое солнце; и оно - как хрусталь; воздух не превозмогает дремоты; кипит и сребрится светлая ключевая, седая от пены, вода и т.д.". "Начало картины", говорит Белый, "сдержанно, объективно и четко (даже - выглядит холодно)". "Пушкин сознательно нам на природу бросает дневной, Аполлонов покров своих вещих глаз". Он изучает природу и находит слова для ее хаоса.
Тютчев. "Пламенно глядит твердь лазуревая; раскаленный шар солнца протянут в ней молниевидным родимым лучом; когда нет его, то светозарный бог, месяц, миротворно полнит елеем волну воздуха, разлитого повсюду, поящего грудь, пламенящего ланиты у девы; и - отражается в зеркальной зыби (в воде)". "Такова картина пламенных природных стихий в поэзии Тютчева; и по сравнению с ней - холодна муза Пушкина; но эта пламенность - лжива; и та холодность есть магия при более глубоком подходе к источникам творчества Пушкина; пламенно бьются у Тютчева все стихии; и все образы, срываяся с мест, падают в душу поэта:
═══════════════════ Все - во мне; и я - во всем.
Почему же этой строке предшествует другая, холодная?══
═══════════════════ Час тоски невыразимой:══
═══════════════════ Все - во мне; и я - во всем.
Потому что здесь речь поэзии Тютчева распадается в темные глаголы природы; а эти глаголы - лишь хаос! бурю красочных радуг взметает пред Тютчевым: мгла Аримана; перед нею Тютчев бессилен; наоборот: вооружен Пушкин - тут; он проходит твердо сквозь мглу; и из нее иссекает нам свои кристальные образы".
Баратынский. "На родном, но облачном небе холодное, но живое светило дневное; чистый воздух благоухает; неприязненна летийская влага вод; она восстала пучиной; нет солнца: и сладко манит луна от земли".
"Целостно овладение природой у Пушкина; а у Тютчева целостно растворение; этого овладения и этого растворения в поэзии Баратынского нет: у него природа раздвоена: лунные и водяные начала (начала страсти) бушуют в нем; и ему непокорны; в воздухе, солнце и в небе черпает он свою силу; и этой целебною силою (благоухающий его воздух - целебен) он убивает в себе: непокорные пучины страстей: воды; водопадные "застылые" влаги - висят над землею; а сама земля - в "широких лысинах бессилья" (выражение Баратынского); и только этой ценою ему очищается воздух - не пламенящий, тютчевский воздух, - а благоухающий, свежий.