Собравшись, действуя вот так вот вразнобой, я побрела туда, где моя жизнь была сломана. В школу. Мой отсутствующий взгляд пугает людей, что идут рядом по своим делам, они отшатываются — но мне как-то плевать. Мир из яркого, цветного резко превратился в серый. Просто в серый, безо всяких оттенков. Только счастливые парочки, проходящие мимо, «били» по восприятию ярко-красным, заставляя меня думать, способна ли я еще плакать. Да, конечно, это самая избитая метафора, которую только можно придумать — но зато какая точная!
Память услужливо подсказала, что первым уроком у нас литература, и я побрела в кабинет, вяло отбиваясь от одноклассниц и просто знакомых, пытающихся выяснить, что случилось. Максима в кабинете не оказалось, и я почувствовала что-то, отдаленно напоминающее облегчение. Может, он и не придет? Было бы неплохо. Тогда я, наверное, сумею нормально просуществовать этот учебный день, по счастью, пятницу, и потом целых двое с половиной суток буду вольна рыдать в подушку столько, сколько потребуется. Или не рыдать? Или просто лежать, глядя в потолок абсолютно сухими глазами, и ждать слезы, которых уже нет?
Мое подобие радости длилось недолго: Белоусов ввалился в кабинет со звонком. Весь растрепанный, с дикими синяками под глазами, одетый в тот же костюм, что и вчера. Причем, в мятый костюм. От удивления, я даже перестала жалеть себя. Что-то здесь не так, что-то явно случилось. Нет, это, конечно, не отменяет его предательства, но за эти три года он сделал и много хорошего для меня, так что я не могла не заинтересоваться происходящим. И уж конечно, мысль, что на него так повлиял его поступок по отношению ко мне, была быстро отброшена. Кто я, право, такая, чтобы из-за меня переживать и мучиться совестью.
Раньше мы с Максимом чаще всего сидели за одной партой. Теперь же он прошел мимо, презрительно бросив:
— Каштанка! Вот там и сиди.
Вроде бы, ничего особенно оскорбительного он не сказал, но всякое желание ему помогать пропало, словно его и не было никогда, а мрачное настроение вновь уступило место любопытству. Урок тянулся невыносимо медленно, и когда зашел Мезенцев, опоздав еще больше друга, да и выглядящий еще хуже, я только демонстративно уставилась в учебник. Стас, проходя к Максиму мимо меня, зачем-то провел рукой по моему плечу, вызвав дрожь отвращения.
Литература, как и все последующие занятия, прошла как в тумане. Смутно помню девчонок-одноклассниц, допрашивающих меня, из-за чего мы поссорились с Максом, еще более смутно — свои вялые попытки огрызнуться и донести до них светлую мысль, что чужая беда — вообще не их дело, а так же ехидные усмешки слышавшего все это Белоусова
.
Зато я хорошо помню, что после занятий ко мне снова прицепился этот парень, Денис, заявив, что в таком депрессивном состоянии мне нельзя оставаться одной. Его не остановил ни грубый посыл нахуй, ни мой злой, раздраженный взгляд, ни то, что я, вообще-то, шла домой, чтобы через два часа выйти на подработку. Он увязался за мной.
Идя следом, он все тараторил что-то о том, что мне ни в коем случае нельзя унывать и вообще, все будет хорошо и Макс вернется ко мне снова, просто потому, что даже конченный подонок не может не понимать, какая я замечательная. Я слушала все эти бредни с выражением лица, ясно дававшим понять, с каким скептицизмом я отношусь к ним. Только вот Денис оказался непрошибаем и шел со мной до самого дома, казалось, совсем не замечая, что он не вызывает у меня ничего, кроме раздражения.
Хоть это радует. То, что я все еще способна испытывать раздражение, и все еще осознаю необходимость в подработке. Хотя без помощи Сп… Максима мой уровень жизни в любом случае упадет на десяток пунктов. Он раньше часто дарил мне какие-то не слишком дорогие (дорогие я бы не приняла), но красивые вещи, иногда покупал мне продукты и вообще вел себя как настоящий друг и близкий человек. Интересно, в какой момент все изменилось? Ведь не мог же он целых три года притворяться, верно?! Думаю об этом, и снова становится паршиво, а на глаза наворачиваются слезы…
Я жалкая. Я не поражаюсь его лицемерию, не ненавижу его. Я мечтаю о том, чтобы все это оказалось дурной шуткой или насущной необходимостью и все было как раньше, а ненавижу лишь себя. И даже этот парень, Денис, вовсе не отвлекает меня от отвратительной, всепоглощающей жалости к себе. Он просто раздражает. Добренький выискался. Не нужна мне чужая жалость, мне вполне хватает своей собственной! Жалости к себе, то есть.
Ему я, правда, об этом не сказала. Просто игнорировала. Забавно, но ему, казалось, ничуть не мешало мое отвратительное настроение и состояние. Он даже попрощался со мной перед тем, как я вошла в подъезд. А я с ним — нет.