***
После уроков я, как и собиралась, отправилась к парку, около которого меня ожидал Денис. Я намеренно не торопилась, стараясь таким образом донести до парня простую и светлую мысль: я не хочу с ним общаться. Не думаю, впрочем, что такие, как он понимают намеки. Особенно если он все же хочет чего-то добиться, а вся его доброта — лишь искусное лицемерие. А я подозревала его именно в этом. То, что сделал Спайк «немного» подорвало мое и без того шаткое доверие к людям, так что веры в благие намерения Агатова не было. Если только по отношению к самому себе. Просто у меня выбор был невелик: либо вести себя, как послушная преданная собачонка, обожающая хозяина даже после основательного пинка под зад, либо действовать и делать выводы. Какая-никакая, а гордость у меня была, так что я предпочла второй вариант. А для выводов, как известно, необходима информация. Именно в ее добыче я и видела пользу от этого излишне дружелюбного ученика одиннадцатого «Б».
Сам дружелюбный ученик, казалось, ничуть не смутился от того, что я пришла совсем не сразу после урока. Он терпеливо ждал меня возле парка, а в тот момент, когда я подошла, лучезарно улыбнулся и предложил:
— Пошли покатаемся, а?
Я скептически посмотрела на парня, всем своим видом показывая, насколько мне чужда эта идея. Когда до него закономерно не дошло, я мрачно поинтересовалась:
— Ты для этого мне записки в портфель кидал? Если так, то я пошла домой. У меня более чем достаточно дел, знаешь ли, да и денег лишних как-то не наблюдается.
Он, кстати, был одет удивительно по-летнему: короткая футболка зеленого цвета с какой-то надписью на немецком и тонкие джинсы с темно-зелеными кедами. Его наряд, если это можно так назвать, удивительно сочетался с хорошей погодой и яркими аттракционами вокруг. Я снова пожалела, что просто так проявляю по отношению к нему агрессию. И снова удивилась, когда его это никак не задело.
— Ну, не только для этого. Мне не нравится, как ты уходишь в себя, отчаиваешься. Это неправильно. Ты с каждым днем все мрачнее и все более и более усталая. Неужели это из-за Макса? Просто расскажи мне, что этот подонок натворил, и мы придумаем, что с ним сделать.
Говоря все это, он подходил все ближе ко мне, а на последней фразе и вовсе заправил прядь моих волос за ухо. Я задохнулась от возмущения, да и совесть, наконец, ушла на второй план. Вложив в голос как можно больше язвительности, я мрачно поинтересовалась:
— А кто тебе сказал, что мне нужна помощь сынка зека и матери-одиночки? Сама справлюсь как-нибудь. А ты мне никто, и не надо изображать из себя преданного рыцаря. Это отвратительно.
Мне даже стало страшно, насколько злыми и бьющими в цель были мои слова. Научилась все-таки чему-то у Спайка и Стасика. Денис побледнел, как полотно, отшатнулся от меня, развернулся и холодно бросил:
— А, извини. Ты такая же мразь, как они. Не признал. Больше не побеспокою.
И ушел. А я осталась стоять, растерянная и полная отвращения к самой себе. Кому я поверила, так отнесшись к Денису? Человеку, который меня использовал? Господи, зачем, зачем я… Ох… Мне ничего не оставалось, кроме как пойти домой.
Брела я медленно, нехотя, а по щекам снова текли слезы. На сей раз — слезы отвращения. Когда я успела стать истеричкой с настолько омерзительным характером, когда?! Казалось, от меня шарахаются прохожие и уличные собаки. Было противно и до безумия тоскливо. И жаль Дениса, которому досталось ни за что, ни про что. Он же ничего не сделал. Просто попытался проявить участие и вывести меня из депрессии. Да, он выбрал не тот способ, но откуда он мог об этом знать?! Это ведь совершенно невинный жест. Какая же я сволочь. Дэн прав. Я такая же мразь, как они. Скажи мне кто твой друг — и я скажу, кто ты. Иначе и не скажешь.
Дома меня встретила пугающая тишина. Матери не было, но это и не удивительно. Только обычно меня встречал возмущенный писк, который было слышно даже на пороге квартиры. А сейчас было тихо. Как в морге, или на кладбище. Испугавшись, что с Сириусом что-то случилось, я не раздеваясь влетела в комнату. В клетке меня ждал «приятный» сюрприз. С Сириусом действительно что-то случилось. Крыс был мертв. Причем, не просто мертв, а разрезан пополам. Задняя часть животного валялась в его опилках, а мордочка — в поилке. Вся клетка была измазана в крови, а рядом с ней валялась очередная записка, в завитушках которой угадывался знакомый почерк.