Глава 13. Выписка и разговор со Спайком
Время лечения оказалось настолько тягучим, затянутым, и полном моих кошмаров о том, как я убиваю этого Андрея, о поступке его подручного и о гараже Агатова, что я предпочла выкинуть его из памяти. Вместе с периодом восстановления, когда меня шатало по одиночной палате, а санитары были вынуждены заставлять меня есть, потому что сама я отказывалась это делать, да и перелом нещадно болел, вместе со всеми полученным мною за насыщенные дни рядом с Денисом синяками, ссадинами и ушибами. Сейчас, спустя две недели, болело лишь тщательно зафиксированное посредством бинтов вокруг груди ребро, да, как бы пафосно это ни звучало, душа.
То, что мне сообщили по-поводу той «операции» моего вызволения так же не внушало оптимизма. Они не нашли Агатова. Он сбежал, пока его дружок меня насиловал, очевидно, предупрежденный о предстоящем рейде на его обиталище кем-то, осведомленным об этом. Проще говоря, крысой. И теперь к тем фантомам, что мучили меня ночами добавился до омерзения реальный страх. Что этот слетевший с катушек «положительный» отличник вернется, и снова утащит меня черт знает куда, чтобы добить.
Не самые типичные страхи для семнадцатилетней девушки, не правда ли? Спайк, кстати, так ни разу меня и не навестил. Вместо него приходила та девушка, что поила меня бульоном, Марина. Когда мы разговорились с ней в ее первый приезд в больницу, я даже вспомнила, что знаю, кто она такая. Вспомнила тот бесконечно-далекий подслушанный разговор в заброшенном кабинете химии, положивший начало моим злоключениям. Это была та самая «Маришка» на смену места работы которой они спорили. Как выяснилось, студентка-заочница, которая зарабатывала себе на жизнь ведением хозяйства в домах богатых бездельников, вроде Белоусова.
А еще там, в больничной палате, я наконец смогла ее рассмотреть. Это была невысокая, чуть выше меня, длинноволосая кудрявая блондинка. У нее были полные, от природы розоватые губы, большие зеленые глаза, с короткими, но пушистыми ресницами. Черты лица она имела мягкие, не считая волевого подбородка, и только шрам у виска немного нарушал эту гармонию. Как говорила сама Марина, это она в детстве ударилась об утюг. Шрам был глубокий, и мне не составляло труда понять, что утюг был раскаленный, либо ее кто-то ударил им намеренно. Может, она поэтому зарабатывает на жизнь сама, и никогда не упоминает о семье? Не знаю, но мне показалось, что это все как-то связано.
Фигурой она обладала неплохой, но не идеальной. Имея красивую пышную грудь, четвертого, кажется, размера, которой я откровенно завидовала, эта девушка была немного полноватой. Впрочем, тонкая талия и широкие бедра скрадывали лишний вес, тем более, что она никогда не носила ничего обтягивающего. По крайней мере, при мне. Стандартной одеждой Марины были свободные черные или серые брюки в сочетании с белой блузкой и белыми туфлями на невысоком каблуке, которые всегда были в идеальном состоянии.
Красилась она ярко, а еще имела очень живую мимику и великолепно умела косить под дурочку, чуть приоткрывая губы, широко распахивая глаза и меняя тон на просительный. По ее словам, таким образом она легко обманывала порою даже Спайка, хоть он и знал, кого принял на работу. Марине было двадцать лет, и она, с ее легким характером и одновременно, умением заставить людей прислушаться к ней, очень мне нравилась. Особенно тем, что единственная поддерживала меня сейчас, хоть я и была ей фактически никем.
Она же и приехала за мной сегодня, когда настало время выписки. Не могу сказать, что я сильно хотела выписываться, но я вообще ничего не хотела, так что мое мнение в расчет не бралось. При виде аккуратной блондинки, выходящей из машины, я даже почти обрадовалась.
— Привет, Влада. Чего смотришь на меня, как будто впервые видишь? Шмотки из палаты забрала? Вижу, что да. Отлично, в таком случае садись рядом. Отвезу тебя к этому малолетнему негодяю-спасителю. Поговорите хоть. Представляешь, он так меня и не послушал, и не захотел тебя навещать! Хотел подождать, пока ты подлечишься. Вот дурак, а! — как и всегда, она обрушила на меня поток информации, не давая вставить ни слова.
Но я и не хотела что-то говорить. Молча обняла ее, в качестве приветствия, и так же молча села на место, рядом с водительским в спайковскую машину. За руль села сама девушка, и я отстраненно поразилась доверию, которое ей оказывал Белоусов. Она была скорее домоуправительницей, чем домработницей, эдаким личным помощником и домашним секретарем. Она даже, кажется, не спала с ним, но я не спрашивала ее об этом, справедливо считая, что это не мое дело.