— Я обеспечиваю Владу всем необходимым, — кивнула Марина, соглашаясь с ним неожиданно-тихим голосом.
— А я сторожу там, где от охраны только неприятности, — язвительно ответил Стас.
Я же просто равнодушно кивнула, и этого оказалось достаточно. Марина сопроводила меня в ту самую спальню, где, однако, полностью сменился интерьер. Теперь здесь было две односпальные кровати стоящие у противоположной от двери стены, да и ковер был другой, каштановый, и очень мягкий. Около каждой кровати стояло по тумбе из светлого дуба, и только шкаф остался на прежнем месте, а внутри него оказались мои вещи. А еще рядом со шкафом поместился компьютерный стол с каким-то навороченным компом, дорогой клавиатурой и пафосной геймерской мышкой.
Все это богатство, за исключением второй кровати, по словам Марины принадлежало мне. Он даже телефон мне купил новый, взамен забытого вечность назад в школе. Когда-то я была бы счастлива такому повороту событий. Теперь… теперь я думала, что хочу бежать отсюда хоть к черту на рога. Только вот, кто ж мне даст?..
Глава 14. Бесконечное заточение
Самым неприятным было то что меня не выпустили из золотой клетки даже ради того чтобы я подписала заявление на уход на надомное. Это сделали за меня мама и Спайк обойдя формальности. Я только записку от директрисы получила что: мол, не беспокойся, дорогая, мы тебя перевели. Выздоравливай, кушай сытно и не скучай, интересно, что они ей наплели? Понятия не имею, однако это сработало. И теперь я безвылазно сидела в комнате, окруженная только книгами, и сходила с ума. Кошмары стали сниться еще чаще, чем в больнице, так что просыпалась я почти всегда в холодном поту часов эдак в шесть утра и садилась за учебники. Чтобы отвлечься.
Часов до восьми или девяти я зубрила какую-нибудь алгебру, английский или биологию, проходя за час больше, чем в школе мы проходили за неделю, а потом просыпалась Марина, ворчала, что совершенно незачем вставать в такую рань, и утаскивала меня готовить завтрак. Затем мы ели, разговаривали о каких-то пустяках, практически не способных переключить мои мысли на что-то кроме тех прошлых событий, и играли в шахматы. Марина оказалась заядлым любителем этой игры, как и я, так что побеждала то одна, то другая. Это продолжалось часов до двенадцати.
Потом приезжала психолог — очень полная женщина в старомодных очках с толстыми стеклами, одетая всегда в красный деловой костюм. У нее были мышиного цвета волосы, губы-ниточки, накрашенные ярко-красной помадой, неприятное, сморщенное лицо, очень мерзкий голос. Но это ерунда. Самым главным ее недостатком было другое — она мне не помогала. Скорее уж, наоборот добивала мою нервную систему все больше и больше, вызывая желание сделать с собой что-нибудь столь же глупое, как моя прошлая попытка утопления. Она пыталась залезть в душу и вывернуть ее наизнанку. Я отчаянно сопротивлялась, истерила, показывала свою ненависть, но в итоге приходилось с кислой миной слушать ее «мудрые» речи о том, что мне необходимо выговориться. Вне зависимости от моего желания это делать. Экзекуция обыкновенно продолжалась до двух, когда Марина звала меня обедать, даря таким образом свободу от этой мерзкой бабищи. В то же время обедали Спайк с отцом, но они ели в столовой, а мы — на кухне. Я не возражала, впрочем. Большую часть времени, пока мы принимали пищу, девушка развлекала меня разговорами, но иногда ее отзывали хозяева дома посредством звонка, и тогда я оставалась в одиночестве.
К трем обед и сопровождавшая его бессмысленная болтовня заканчивались, и я снова налегала на учебники часов до шести или семи — до тех пор, пока строчки не начинали расплываться перед глазами, теряя смысл, а вместо них не возникали сцены, которые я хотела забыть. В это время ко мне заходил Спайк и проверял, не пыталась ли я совершить самоубийство. Даже норовил со мной поговорить, однако я его подчеркнуто игнорировала, а когда он пытался настоять на своем, напоминала, что он удерживает меня против моей воли. Как ни странно, его это остужало, и он оставлял меня в покое. Затем я маялась ненужными мыслями, которые он во мне пробуждал на тему «что было бы, если бы», а в восемь Марина звала ужинать. Снова освобождая, но на сей раз от самой себя.
Ужин также длился не менее часа, поскольку девушка была разговорчивой, а я — слишком апатичной, чтобы намекнуть ей, что не хочу ни о чем говорить, а после него я звонила Свете и спрашивала, как там Ландыш. Все телефоны мне, к счастью, вбили прямо в память новенького аппарата от Самсунга, так что это не составляло никакого труда. Звонки ей стали моей личной традицией, потому что я нуждалась во внешнем мире, и, по-хорошему, нуждалась в том, чтобы работать. Служили хоть такой слабой связью с тем, что было за пределами клетки. Она, естественно, понятия не имела о том, что со мной произошло, и думала, что я просто серьезно заболела. Очень мне сочувствовала первое время и даже порывалась навестить, но я неизменно находила способы ее отговорить от этого. А потом она смирилась с тем, что я не хочу или, вероятнее, не могу приехать лично, и мы оставили эту больную тему.