— Хватит на меня смотреть глазами оленя Бэмби, выходи из машины, — зло приказала она, и мне ничего не оставалось, кроме как подчиниться.
Мы вышли, и осмотревшись, я увидела, что она привезла нас к самому неказистому зданию из всех. Дача была словно полузаброшена, вся в облупившейся коричневой краске, по крайней мере с фасада, сама она была деревянной, и дерево это было изъедено какими-то жуками. Там явно давно никто не жил, и я сильно сомневалась в ее отапливаемости, мысленно поблагодарив провидение, что по крайней мере одета тепло. Как и в прошлый раз, попав в очевидно безвыходную ситуацию, я совершенно не рассчитывала выбраться сама, но не испытывала ровным счетом никаких эмоций. Только оценивала шансы. Водить я не умела, обращаться с оружием — тоже, следовательно убраться отсюда без посторонней помощи для меня маловероятно. А вот придет ли эта помощь, или Спайк решит, что с него хватит — это совершенно неизвестно.
Впрочем, одну возможность стоило попробовать, и выйдя из машины, я замерла, как истукан. Марина прошипела:
— Чего встала, иди вперед, пока я из тебя дух не вышибла!
— Ты не выстрелишь, — спокойно заметила я. — Если ты меня убьешь, тебе не заплатят. Да и ты просто не сможешь выстрелить в человека, с которым энное количество времени жила под одной крышей.
— Спорим, смогу? — язвительно поинтересовалась девушка, и выстрелила аккурат между моих ног.
Я вздрогнула, понимая, что следующим выстрелом она попадет мне в руку или в ногу. Сомнительная радость почувствовать огнестрельное ранение на себе не была пределом моих мечтаний, так что я послушно пошла вперед. Что ж, попытка — не пытка, я ничего не потеряла. Как, впрочем, и Марина. Она вела меня по обледенелой каменной дорожке к зданию дачи, норовя выстрелить всякий раз, как я подскальзывалась и падала. И сдерживала это желание, я думаю, лишь памятуя о моей неуклюжести.
Я вызывала у этой, новой Марины что-то вроде брезгливой неприязни, хотя, по мне так, ничем не дала ей для этого повода. Если бы я узнала об этом в более спокойной обстановке, то, наверное, и реагировала бы более бурно, вопрошая, как так и почему, и как она могла. Сейчас, столкнувшись в очередной раз с собственным холодным разумом, «включающимся» в критических ситуациях, я понимала только одно: хочешь иметь полный комплект неповрежденных конечностей — слушайся Марину и жди хоть какого-нибудь шанса сбежать. И именно в соответствии с данными соображениями действовала.
Дорожка до неприятного быстро кончилась, и моя конвоирша приказала мне постучать в массивную деревянную дверь, окрашенную в коричневый. Я благоразумно послушалась, но несмотря на это получила тычок пистолетом под ребра и взвизгнула от неожиданности. Стоило моему голосу прозвучать в этой Богом забытой дыре, как нам моментально открыли дверь. И открывшим был, как нетрудно догадаться, Денис Агатов собственной персоной. В компании еще двух неизвестно откуда взявшихся мордоворотов. Штампует он их, что ли…
Впрочем, эти похоже были близнецами, и по крайней мере не питали склонности к сальным разговорчикам. Два молчаливых бугая два на два с кривыми многократно переломанными носами и маленькими глазками, вот кто был вместе с Дэнчиком, и вот кому он, лучезерно улыбнувшись, приказал связать меня и посадить в угол, как я и подозревала, не отапливаемой комнаты на кресло. Прямо напротив того, что напоминало изрядно подгнивший трон, и стояло возле давно потухшего камина, сделанного тут на западный манер.
Я не стала ничего говорить Денису или сопротивляться его людям, поскольку это могло обеспечить мне разве что несколько неприятных повреждений, но никак не поспособствовать моему освобождению. Я спокойно дала себя связать, только тихо отказавшись раздеваться. Впрочем, это их не удивило: в помещении, где мы находились, было до отвратительного холодно. Я зябко поежилась, а Денис, убедившись, что меня надежно примотали тонкой бечевкой к стулу, попросил своих бугаев растопить камин, чтобы хоть немного утеплить комнату. При этом он сально улыбался, и мне пришлось делать над собой усилие воли, чтобы не начать вспоминать прошлый к нему визит.
Агатов, от которого неприятно пахло давно немытым телом, подошел ко мне. Одет он был в старую дубленку, по всей видимости повидавшую еще его деда и тяжелые зимние сапоги, и, судя по запаху, ни ее, ни то, что было под ней он не снимал по меньшей мере пару недель. Впрочем, на степень довольности его физиономии, это, к несчастью, никак не влияло. Задумчиво глядя на меня, он хрипло, так, словно давно не пользовался голосом, заговорил.