— Рад тебя видеть, Влада.
Я промолчала, не желая вступать в диалог с этим сумасшедшим. Он раздраженно поморщился, поинтересовался, какого черта я молчу, и, не получив ответа, кивнул одному из своих бугаев. Тот встряхнул меня вместе с трухлявым стулом, к которому я была привязана.
— Что ты хочешь слышать? Что я — нет? А это разве не очевидно? — на него обрушился злой поток риторических вопросов. В голосе у меня вместо положенной паники или реально имеющегося равнодушия была холодная ярость. Хотелось, чтобы он не понял: в таких ситуациях эмоции у меня как будто отключаются, уступая бразды правления логике и разуму, чьи действия направлены на выживание. Мне казалось, это мое преимущество, а преимущества следует скрывать от тех, кто собрался через тебя мстить другим людям. Впрочем, то, что до стадии «переживание неиспытанных эмоций» я могу и не дойти, вызвало у меня нервную дрожь. Однако, этого никто не заметил: им было немного не до меня.
Агатова отвлекала Марина, подойдя к нему, и многозначительно протягивая ладонь. Подонок грязно выругался, но покорно отсчитал стопку пятитысячных бумажек. В голове невольно пронеслось: «ну хоть жизнь моя стоит дорого». Правда, это ничуть не утешало, особенно если учесть, что получив деньги, девушка вышла из нашей «избушки на курьих ножках», с мерзкой улыбочкой помахав мне на прощание. Я невольно поразилась ее наглости. Значит, она на самом деле спокойно вернется к Белоусовым в дом, и будет разыгрывать огорчение от моей пропажи?! Или все-таки уедет? Впрочем, что бы она не сделала, мне это никак не поможет. Более того: есть немалая вероятность, что я никогда этого не узнаю, по той простой причине, что меня здесь и прикончат.
Избавившись от Марины, подонок снова переключил внимание на меня. На губах его играла мерзейшая из когда-либо виденных мною сальных ухмылок, и он явно ожидал какой-то реакции: вопросов, слезных просьб или еще чего-то подобного. По крайней мере, он выжидательно сверлил меня взглядом какое-то время. Не дождавшись желаемого, Агатов закатил глаза, и, наконец, заговорил, напомнив злодея из фильма про супергероев.
— Влада, я думаю, ты хочешь узнать, почему я никак не оставлю тебя в покое. Это так?
— А какая разница? — удивила его я, мрачно надеясь, что ему на голову ебнется потолок. — Я в любом случае понимаю, что тебя интересую не я лично, а те, кому я теоретически дорога. Не все ли равно, что они тебе сделали? Мне это никак не поможет.
— А как же оттянуть время, и вообще, как же любопытство? — осведомился он несколько растерянно. Я окончательно пришла к выводу, что с головой у него большая беда, только вот что мне-то с того? Был бы он один… Хотя в любом случае: чем дольше я тяну время — тем позже он начнет надо мной измываться. Так что инстинкт самосохранения настойчиво советовал продолжать этот в остальном бессмысленный разговор.
— Ты сам предлагаешь мне тянуть время? Это по меньшей мере… нелогично.
— У нас его достаточно. Пока твой ненаглядный любовничек и его мудак-папаша оторвутся от, к несчастью, вышедшей из комы мамаши, я успею и все тебе рассказать, и отснять пару занимательных видеороликов special for Maxim. С тобой в главной роли.
— Алла Георгиевна была в коме!? — состояние собранности и логичности слетело с меня в мгновение ока. — Почему я об этом ничего не знала? Что ты с ней сделал?
Эта замечательная, добрая, отзывчивая женщина… Да как у него вообще рука на нее поднялась?! Тупая зацикленная на себе мразь, она же ни в чем не виновата была! А я-то думала, что Белоусовы ее куда-то отдыхать отправили от греха подальше и не решалась спрашивать, где она! Меня затрясло то ли от злости, то ли от страха. Одно утешало: если она вышла из комы, то скорее всего ее жизни больше не угрожает опасность. Невольно вспомнился все тот же подслушанный в кабинете разговор. «Возомнила, что может заменить мне мать. Можно подумать, это возможно вообще!» Вот почему Спайк тогда психовал! Невольно закралась мысль, что эта реплика была единственной настоящей в его пламенной речи. Или нет? Денис с явным удовольствием наблюдал за быстро сменяющимися на моем лице противоречивыми эмоциями, выдерживая какую-то убогую театральную паузу. Наконец, он протянул.
— О, я смотрю, ты заинтересовалась? — в его голосе была уйма язвительности, резко контрастирующей с видом грязного бомжа, которого он из себя сейчас представлял.
— Ты ответишь или так и будешь ломать комедию? — если бы взглядом можно было убивать, то от моего «обожаемого» похитителя остался бы сейчас один пепел.