Когда вся вода была вычерпана а комната и ванная более-менее приведены в порядок руками виновницы этого всего, то есть меня, на электронных часах, что стояли на книжной полке прибитой прямо напротив меня, было уже три ночи. Мезенцев, заметив это, ушел куда-то: видимо, спать в гостевую спальню, что он обычно занимал, а Максим заметил, что я плачу. Ох, лучше бы не замечал.
— Влада! Ну чего ты рыдаешь, ничего страшного не произошло. Шторы я поменяю, потолок ремонтная бригада в порядок уже завтра вечером приведет, да и ковер этот давно пора выкинуть, — он улыбался, вроде тепло, но как-то… Мне показалось, что неискренне. Глаза не улыбались, их выражение было каким-то жестким. Уже галлюцинации пошли. Говорила я, нельзя мне пить. А все равно все это из-за меня…
— Это все из-за меня. Если бы я не пришла, ничего бы не было, — я нервно всхлипнула, а Спайк закатил глаза.
— Ой, да чтоб это была самая большая проблема в твоей жизни. Пошли лучше. Придется мне сегодня ночевать в гостевой спальне. В той, которая твоя.
— Она не моя. Да и я, наверное, домой лучше, — я попыталась возразить, понимая, что спать нам придется в одной комнате и это может доставить ему неслабые неудобства.
— В три часа ночи? — Спайк поднял одну бровь, в точности как персонаж, на которого походил. — Ты с ума сошла, Каштан? Ты идешь со мной, спать, и это не обсуждается. А рефлексировать завтра будешь, с похмелья. Да и потом, ты не хотела пить. Тебя уговорил я. Я и виноват, — не дав мне даже как-то возразить, парень потащил меня за руку в другое крыло дома, в мою любимую комнату.
Эта гостевая спальня нравилась мне больше всех мест в его доме. Небольшое, безумно уютное помещение. В центре него — большая кровать с широким балдахином, навевающая мысли о султанах и наложницах. По бокам от нее две дубовые тумбы, на одной из которых стоит ночной светильник тепло-кофейного цвета, занимающий собой всю тумбу. А у стен, оклеенных такими же светло-кофейными обоями с рисунком из кучек зеленых и уже жареных зерен кофе, стоял шкаф для вещей гостя. Дополняли обстановку бежевые пушистые ковры, которыми был покрыт буквально каждый сантиметр теплого деревянного пола. Это, собственно, было все, что там находилось и именно это, а еще небольшой размер комнаты и то, что окно здесь было всего одно, да и то завешенное темной шторой шоколадного цвета, мне так нравилось.
Спайк, стоило нам зайти, бросил мне свою старую пижаму и кивком указал на ванну. Мол, переодевайся. Тратить слова на такие мелочи он не любил, так что я не удивилась невербальному отправлению меня в ванну. И как он не боится? А если я и эту комнату затоплю? Блин, так стыдно. Надо как-то… Как-то загладить свою вину, что ли. Не знаю даже как.
Переодевалась я специально медленно, чтобы ненароком не застать Максима обнаженным. Он ведь тоже, скорее всего, сейчас переодевается. Или ищет еще одну пижаму.
Выйдя наконец, облаченная в темно-синюю мужскую пижаму не по размеру, которая на мне висела, я обнаружила, что ошиблась. Спайк такими глупостями не заморачивался и улегся в постель в одних трусах. Нервно вздрогнув незнамо отчего, я присела на краешек постели. Парень с минуту смотрел на меня, а потом донельзя ехидно осведомился:
— Ты так собралась спать, Каштанка? Ложись давай, ты же отлично знаешь, что я не кусаюсь.
Знаю я, ага. Я скорее знаю, что кусаешься. И вообще способен на что угодно. Но зато в дурную голову, из которой почти не выветрился алкоголь влетела мысль о том, как можно загладить свою вину. У него ведь давно не было девушки. А если накрыть меня подушкой (за неимением пакета для головы) то, наверное, и я сойду. К тому же, это будет единственная алкогольная глупость, о которой я не буду жалеть и которую не буду вспоминать с мучительным стыдом. Надеюсь на это, по крайней мере. И потом, алкоголь уже и выветрился почти…
Стараясь больше об этом не думать, а действовать вместо этого, я скинула с себя его пижамный пиджак, оставшись в одном лифчике и нырнула под одеяло, невольно задержав дыхание. Спайк ухитрился лежа закатить глаза, даже толком их не открывая, лишь чуть приоткрыв. Затем прижал меня к себе и четко проговорил: