***
Вокруг творилось что-то невообразимое. Я находилась словно бы на другой планете, где все было абсолютно серым, и даже люди и животные представляли собой лишь пятна и тени. Здесь было невообразимо жутко, и душу охватывала странная тоска по кому-то или чему-то. Она сжимала сердце своими ядовитыми щупальцами и заставляла желать, чтобы это ощущение прошло. Что угодно, только бы не чувствовать, как душу разъедает изнутри безысходность. Погода и животные этого «нигде» как будто бы соглашались с моим мироощущением: ливень лил потоками, небо было затянуто свинцовыми, тяжелыми тучами, а земля была совершенно голой, и лишь только грязь хлюпала под босыми ногами. Не было выхода в эту пугающую реальность, не было и входа в нее. Только я, юная и всеми брошенная. Только земля без единой травинки, и голые, мертвые деревья, да свинцовое небо, и тени живых существ, бегающие меж деревьев. Это место убивало самое существо, внутреннюю сущность, и только звенящая тишина давала непонятную надежду на свободу. Тишина, в которой не было места ни стрекоту насекомых, ни вою животных, ни шелестению травы и листвы, ни даже стуку капель о холодную, бесплодную землю. Да и время здесь как будто остановилось. Эта реальность словно ждала чего-то. События, после которого все здесь либо заиграет всеми цветами радуги, либо умрет окончательно. События, которое вырвет это место из пограничного состояния между жизнью и смертью, из этой безграничной серости. И даже тишина свидетельствовала об ожидании. Вдруг, ее разорвал жуткий, полный тоски вой, и я поняла: кто-то умер. И с этим «кем-то» начала разрушаться и сама реальность, пойдя трещинами, ведущими во тьму. Меня охватила безграничная паника, что это я умираю, я, а не кто-то, и эта реальность связана со мной. Но стоило мне упасть в дыру и я... проснулась. Очнувшись все на том же диване я вздохнула с облегчением: сюрреалистичный кошмар был всего лишь дурным сном. Только вот... Рядом с диваном сидел, обняв свои ноги и монотонно раскачиваясь Виталька, и выл, точно как неизвестное животное из моего сна. Тоскливо, отчаянно, и абсолютно не реагируя на то, что я вскочила и попыталась привлечь его внимание. Рядом с ним валялся разбитый в хлам смартфон, на полу валялись осколки пепельницы, а кулаки у него были сбиты в кровь. Не нужно было быть гением, чтобы осознать: ему только что сообщили о смерти любимой сестры.
Глава 20. Наедине с помешанным.
Виталя был невменяем от горя. Он не реагировал на внешние раздражители, не отзывался на свое имя, и даже чуть меня не ударил, но вовремя отвел руку, впрочем, как будто бы не заметив что я - это я. Лучше бы он курил, пил, бил бутылки... Да что угодно, но не рыдал, обхватив колени руками! Я даже не очень осознавала, за кого мне страшнее, за этого парня - или за себя. Я была здорова, жива, не в опасности, если не считать того, что находилась фактически один на один с совершенно невменяемым человеком, да и мотив продавать меня кому-либо у него пропал, но... Его было нестерпимо жаль. Еще бы. Столько сделать ради того, чтобы вытащить сестру и вот так узнать, что все было зря... Не знаю, с чего вдруг я настолько прониклась его горем, но для меня в какой-то момент стало важно вывести его из этого состояния. Не потому, что я не знаю, где я, нет. Это как раз решалось просто: достаточно было дождаться, пока он вымотается и забрать видневшийся из кармана его джинсов мобильник. Тот самый, что я выиграла. Он его не выбросил и не разбил. Скорее всего, просто не успел, а сейчас ему было уже все равно, что с ним. Мне хотелось помочь этому человеку просто потому, что он нуждался в помощи. В утешении, что ли. То есть, сестру ему вернуть не смог бы никто и никогда, но и оставить его таким было бы... кощунством, в какой-то мере. Я вздохнула, понимая, что пока можно только ждать, пока его вырубит. Он просто невосприимчив к поддержке или сочувствию сейчас. Заперт в клетке своего горя, как я была заперта недавно на заброшенной даче. Проводить время ожидания впустую не хотелось, так что я зашла на кухню и проинспектировала холодильник. Там оказалось два десятка яиц, неожиданные в таком месте макароны, початая бутылка виски, завядший лимон и несколько порций растворимого супа. Одну из них я сварила себе в той же кастрюльке, в которой это делал Виталя вчера (она все еще стояла на плите). Поев, я вдруг осознала, что не слышу больше криков хозяина дома. Неужели так быстро? Я вновь вернулась в комнату. Виталя был в сознании, кажется, адекватен, и смотрел на меня полным боли взглядом. - Бери телефон, звони Максу, - горько произнес он. - Я... все потеряло смысл. Она мертва. Я кивнула, не зная, что сказать. Затем вернулась на кухню, достала виски из холодильника и нашла какой-то замызганный граненный стакан. Снова оказавшись в комнате я поняла, что проблеск вменяемости скорее всего продлится недолго, потому что парень смотрел в одну точку и словно бы не очень понимал, что я выходила всего лишь на кухню, а не из квартиры. Тихо, как кошка, я подошла к нему и пихнула стакан. - Я никому не буду звонить до тех пор, пока ты не справишься со своим горем. Просто не смогу, - еле слышно, но твердо произнесла я. Виталька нервно вздрогнул, и у меня отчего-то мелькнула мысль, что я о нем и не знаю ничего кроме того, на кого он работал, имени и что у него есть... была сестра. А все туда же. Утешать. При том, что я ничего не могла сделать и просто... сидела рядом с ним на полу, и молчаливо пыталась как-то передать свое сочувствие и поддержку. Подняв на меня глаза еще раз, он принял из моих рук стакан, но не пил. Только смотрел, то на него, то на меня. Это продолжалось пугающе долгое время, но я не нарушала тишину. Мне казалось, это неправильно, мешать человеку переживать кошмарную новость так, как он может и хочет. Тем более постороннему человеку. Наконец, он залпом опрокинул в себя содержимое стакана и хрипло сообщил. - Похороны через три дня, второго. Сестренка... ей всего одного дня не хватило дожить до Нового года. А она так ждала его, так хотела... хотела чтобы семья собралась, чтобы подарки... Мелкая, что я без нее буду делать?! - Жить, - до странного жестко констатировала я. - Вряд ли она хотела, чтобы ты рассказал своим «покровителям» что водил их за нос и принял благородную мученическую смерть. Так что я не буду никому звонить. Ты сам отвезешь меня домой к Белоусовым, и расскажешь, как героически спас. А задержку объяснишь правдой: что тебя подкосила смерть сестры. И будешь счастлив, рано или поздно. Потому что она хотела бы именно этого, а не того, о чем ты думал сейчас, оплакивая ее смерть. - Откуда... - Я уже не «мелкая» и умею делать выводы, - я горько усмехнулась, перебивая его. Он задумался, отчего-то даже побледнев еще больше, чем было до того. Потом выпил еще два стакана, так же, залпом. Потом снова пристально посмотрел на меня. И, в конце концов, заплакал. И начал рассказывать о сестре. О том, какая она была, чего хотела, чем жила, о чем мечтала. Начал вспоминать ее какие-то личные словечки и выражения, ее золотисто-рыжие волосы, ее смешные постановки в детском театре... Он рассказывал мне все, что мог вспомнить, не особенно заботясь о том, слушаю я или нет. Рассказывал и пил, впрочем, не пьянея. Горе сделало его невосприимчивым к действию алкоголя, если, конечно, не считать что его откровенность вызвана выпивкой. А я слушала внимательно, как