Глава 21. Лучший мой «подарочек» — это ты.
На сей раз растолкал меня Спайк, собственной персоной, причем вместо радости, счастья и прочих глупостей свойственных нормальным людям, когда им возвращают кого-то, кого они долго искали, на меня обрушился поток обвинений. В глупости, в доверчивости, в том, что я видно все еще хочу утопиться, и прочая, и прочая, и прочая. Я, проснувшись неожиданно сразу, словно и не спала, смотрела на него, пропуская мимо ушей добрую половину потока обвинений. Он выскочил ко мне в домашнем черном тонком свитере, пижамных штанах, тоже черных и в смешных синих тапках с рисунком из какого-то мультика, весь растрепанный, бледный, испуганный. Когда-то я бы многое отдала за то, чтобы он вот так вот выговаривал мне за безответственность и смотрел испуганными глазами, полными беспокойства. Только вот... После всего того, что я пережила в том числе и по его вине, во мне будто что-то оборвалось. Я не чувствовала радости от того, что меня снова «вернули на место», и даже не испытывала желания отправить его домой, чтобы не простыл. Я просто дождалась, когда он, наконец, заткнется, и тихо отчеканила, даже не выходя из открытой им машины: - Марина - крыса. Это она сливала информацию Денису, и это с ней я уехала. С человеком, которого ты ко мне приставил, Максим. Парень побледнел, пораженно уставившись на меня, а затем на оказавшегося рядом с машиной, все еще серого от горя Витальку. Он (Спайк, не Виталя) открыл было рот, явно собираясь начать обвинять уже своего подчиненного в том, что он не рассказал об этой «маленькой» и «несущественной» детали, но я этого не позволила. Чужим, холодным и каким-то совершенно не своим голосом я приказала: - Заткнись и найди лучше сначала эту мразь. Потом выяснять отношения будешь. Пораженно уставившись на меня, он, тем не менее, кивнул и набрал чей-то номер. Спустя несколько мучительно долгих минут он отрывисто пробормотал в трубку указание, обращенное, очевидно, к Василию. - Марину Гришкевич найти и привести к отцу в кабинет. Это она... она наша крыса. Ему что-то ответили и лицо его вытянулось, сделавшись еще более шокированным, чем минуту назад. Сбросив звонок, он обратился уже к нам. - Он знал. И отец тоже. Мама... была в курсе, кто помог подстроить ее аварию. Мне велено делать вид, что она все еще «своя», тебе - не показываться ей на глаза. Пошли в дом. Расскажешь, кто ты и куда дела мою наивную и робкую Владу, - он невесело усмехнулся, заставив меня пожелать начистить его физиономию. Действительно, куда это я ее дела... Я кивнула, и, вылезла наконец из машины, шепнув Виталику, чтобы убирался домой, поддерживать мать перед похоронами. Не хватало еще, чтобы он в таком состоянии оправдывался перед моим дорогим «другом». Да, раньше я надеялась, что он сам все расскажет, но... Меня охватила злость и одновременно с нею понимание: любое давление извне сейчас доломает парня окончательно, а для того, чтобы вытащить его из петли я была слишком далеким от него человеком. Так что оставалось лишь отправить его домой и взять задание «Убеди Белоусова, что крыса у него под носом всего одна» на себя. Тем более, что по сути так оно и было. Тем более, что я была на него зла за идиотскую отповедь и за все, что он натворил за последнее время. Я злилась редко, очень редко, чаще пребывая в отчаянии или в состоянии горя и паники, но уж если злилась... Всю душу вытрясу. Виталик устало кивнул, и одними губами прошептал: «Спасибо». А я прошла за Белоусовым в дом, отстраненно замечая, что он уже слегка посинел от холода. Отчего-то зло подумалось, что ему полезно. В знакомой обстановке я немного остыла, и, усевшись на любезно предложенное младшим хозяином дома кресло, все тем же не своим тоном язвительно полюбопытствовала: - Где Марина? Я не хочу, чтобы она слышала то, о чем я буду говорить. - С мамой. Лицемерно улыбается и изображает заботливую сиделку, - лицо парня, севшего прямо на пол, скрестив ноги, исказила ненависть, такая яркая, что я почти посочувствовала Марине. На тоне это, впрочем, никак не отразилось. Он был бесстрастен, по всей видимости, решив разнообразия ради делать выводы после моего рассказа. - Можешь говорить, в ближайшее время тебя никто не подслушает. - Отлично. Тогда, во-первых, не смей меня называть «своей Владой», - он дернулся, как от удара. - Ты потерял это право тогда, в заброшенном классе. Стоило сказать об этом раньше, но мне не хватало силы воли. Сейчас... хватает. Я устала бояться, устала переживать всякий ужас, и устала от всего этого, что творится вокруг меня последнее время. И я знаю, из-за чего ты это сделал. Только вот... Если ты думаешь, что это тебя оправдывает, то ты клинический идиот. Наоборот. Ты счел меня настолько тупой и неспособной о себе позаботиться, что лишил права выбора. Это хуже, чем обычное пари. Потому что предательство означало бы, что ты мне теперь никто. А это... Это означает, что ты ни в грош меня не ставишь. - Ты собиралась рассказывать, что произошло двадцать восьмого, а не гневно меня обличать, - язвительно заметил Спайк. Как и всегда, он не поверил ни единому моему слову, без труда читая меня между строк. Злость, обиду, желание прикрыть кого-то и бессильную ярость от осозн