Положив в сумку кожаную куртку, несколько пар джинсов и свитеров, Лиз ушла из дома. Она нашла работу, поступила в университет на факультет журналистики и записалась волонтером в Академию журналистики фон Браунсфельда. Университет Лиз закончила с отличием.
По этому поводу она услышала от отца то же, что и всегда. Ничего. Как выяснилось, с его точки зрения, журналисты были представителями едва ли не наименее престижной профессии.
Пару лет спустя на корпоративе в редакции Лиз разговорилась со своим тогдашним начальником и упомянула отца.
– Ничего себе! – рассмеялся шеф. – Собственно говоря, ты пошла по его стопам. Прокурор и журналист, по сути, занимаются одним и тем же, только на разных уровнях. Похоже, ты унаследовала его талант следователя и упрямство, необходимое, чтобы прижать плохих парней.
Лиз стояла как громом пораженная.
Когда три года назад ее ленту номинировали на премию Адольфа Гримме[4] в категории «Лучший документальный фильм», но премию в итоге получила другая картина, внезапно объявилась мать.
– Ну что, Элизабет? – едко осведомилась она. – Оно того стоило?
Лиз до сих пор жалеет о том, что не получила ту премию. Тогда бы мать не позвонила.
Вздохнув, Лиз раздумывает, с кем бы поговорить, чтобы выяснить подоплеку непонятного разговора Буга. Обычно ей сразу приходило на ум множество имен, словно она была ходячей записной книжкой, но на этот раз в голове царило странное запустение.
«У меня что, маразм беременной? Уже?»
– Ох, да какая разница, – бормочет себе под нос Лиз. – Пора домой.
Ее наручные часы показывают, что сейчас 23: 25. Лиз иначе представляла себе этот вечер. И – какое гадство! – Габриэль обещал ей, что все будет иначе.
Лиз чувствует, что злится из-за отсутствия Габриэля – и сам этот факт еще больше выводит ее из себя. Совсем недавно в такой ситуации она бы просто пожала плечами и с головой ушла в работу.
Лиз проходит мимо такси и заходит на станцию метро. Она ненавидит общаться с таксистами, вечно пытающимися завязать с ней разговор. Уж лучше анонимность наземки, когда можно просто молча смотреть в окно на ночной город или украдкой наблюдать за другими пассажирами, словно издалека. Лиз любит ездить ночью в метро – это время, когда она может насладиться тишиной.
На станции «Александерплатц» она переходит на восьмую линию и едет в сторону Виттенау подземкой, а на станции «Гезундбруннен» опять пересаживается в наземку, линия 41. Ее охватывает усталость, и Лиз опускается на пластмассовое сиденье.
«Осторожно, двери закрываются», – доносится из динамиков.
Над дверью вспыхивают красные лампочки, и электричка рывком трогается с места.
Лиз рассеянно обводит взглядом почти пустой вагон. Через ряд сидений от нее, у противоположной стены вагона, о чем-то перешептываются два молодчика в грязных джинсах. Время от времени они поглядывают на Лиз. Они сели в эту электричку на той же станции, что и она. На лице одного из парней багровеют прыщи – как вишенки на пироге.
На станции «Шенхаузер Аллее» в вагон заходит молодая мамаша с вопящим малышом на руках. Прыщавый недовольно морщится. Электричка опять приходит в движение, и девушка шлепается на сиденье рядом с Лиз. Младенец ревет все громче, и девушка принимается лихорадочно искать что-то в сумочке.
– Заткни своему выродку пасть, достал уже, – шипит прыщавый.
Девушка пригибается, затем украдкой приподнимает футболку и прижимает младенца к груди.
Лиз сочувственно косится на девушку, но в то же время ее начинает подташнивать, словно она выпила слишком крепкий кофе. Эти два типа омерзительны.
Лицо девушки искажает гримаса боли – ребенок прикусывает ей сосок. Парни взирают на происходящее с отвращением.
– Чувак, я бы тоже разревелся, если бы мне такие обвислые сиськи подсовывали, – ворчит один из парней, вытирая сопливый нос рукавом.
Прыщавый ухмыляется в ответ.
Лиз смотрит на девушку, потом на парней. Ей хочется встать и высказать этим нахалам все, что она думает. Сердце бьется все чаще, внутренний голос шепчет, что не стоит лезть на рожон.
Скрежещут колеса, и электричка останавливается на станции «Пренцлауэр Аллее». Прыщавый подается вперед и шипит:
– А ну вали отсюда! Тащи свою тощую задницу к двери.
Лиз больше не может сдерживаться. Ее глаза мечут молнии.
– Может, ты бы свалил, а? – Она понимает, что ее голосу недостает решительности. Тошнота усиливается. – Или другой вариант – ты мог бы заткнуться и оставить ее в покое.