— Император узнает твое имя, Свейрат! — не скрывая радости, сказал ему сотник.
Свейрат чуть заметно улыбнулся, склонил голову и удалился. Сегодня начинали сбываться его мечты о великой карьере, сегодня он заложил первый кирпич в основание лестницы успеха, сегодня о нем заговорит вся империя…
А десять минут спустя через Северные Ворота на полном скаку пронесся отряд, стремясь как можно скорее доставить свой бесценный груз императору, который совсем, было, потерял надежду разыскать человека из кошмарных снов своей единственной дочери.
Сотник предвкушал награду, солдаты предвкушали поощрение… Свернутый, словно тюфяк, капитан успел подумать только об одном. Все его мысли занимал единственный образ — безликий образ неминуемой смерти. Опять оставалось надеяться только на чудо. Да, чудеса здесь не были редкостью, но… почему-то интуиция вяло шептала на ухо, что надежды нет. Капитан не привык на все сто доверять своей интуиции, но на этот раз почему-то верил твердо и на все двести.
***
— Мне нужна победа без единой капли крови, — император обвел взглядом слегка уставших волшебников, — без единой капли крови с обеих сторон.
— Но врата…
— Мне плевать на врата, мне плевать на способы, но победа нужна быстро и бескровно, ясно?
— Да, повелитель, — понуро кивнули маги.
— Думайте, у вас не более двух дней, — император небрежно махнул рукой, волшебники почтительно удалились.
Один. Опять игра, бесконечная игра в твердость, непробиваемость и жесткость. Привычная до омерзения, однообразная до крайности. Он даже поморщился. В самом деле, твердость была основной чертой его характера, но… как сложно ВСЕГДА быть твердым, как невыносимо не снимать маску властного безразличия, как уродливо все это.
Суетятся. Лицемерят. Восхваляют. Боятся… Да, зато боятся, хотя, может быть, и не уважают… Суки! — император сжал руку в кулак. — Дрянной театр с бездарными актерами! И все вокруг него, словно в идиотском до рези в мозгу фарсе.
Немилосердное солнце раскаляло голубизну неба, лишь подчеркивая ее безупречность своим матерым сиянием.
Он вновь поморщился, сузив глаза до двух едва уловимых щелок.
Голубой — цвет страха и поражения… Да, пожалуй, поражения он боялся больше всего. Поражение — воплощенное бессилие, концентрированная слабость, а все это он ненавидел люто, а потому боялся… Нет, он не боялся просто поражения, он боялся СОБСТВЕННОГО поражения, потери силы. Что он без СИЛЫ? Все тот же мелкий щебень на дороге истории. А если вместе с силой? Тогда краеугольный камень истории. А что, если НАД силой? Тогда он есть сама ИСТОРИЯ. Те, кто НАД силой, творят историю, кроят ее по собственному усмотрению, заглядывают в будущее и видят там отражение прошлого…
Император нахмурился. Кто же над силой? Кто творит мир? Не он… Может быть, пока?
Только это согревало его, только это пока… Потому что… если иначе, то… зачем? Зачем все это? Зачем весь этот дрянной театр? Ради чего? Зачем что-то менять, если нет цели?
Но цель была и очень четкая. Он хотел стать кем-то. Пока он был просто императором простой империи, дряхлой и гниющей, с затаенными язвами внутри. Он хотел стать лекарем для нее, для этой истерзанной временем старухи.
От старости нет лекарств, это известно всем, но он не верил и хотел найти такое лекарство. Он думал, что сможет, он верил, что сможет. А вера — страшная вещь… И грандиозно могучая. Только вера спасает там, где отказывается от попыток разум, где режется насмерть безумная надежда, где истекает кровью истерзанная душа.
Что меняет мир? Разум? Нет, он только шлифует. Надежда? Нет, она только сохраняет? Любовь? Ее вообще нет. Сила? Но что такое сила без всего остального? Только вера способна на все, только она меняет мир так, как будет угодно ей. Но вера одна ничего не может, ну, почти ничего…
Что помогает вере? Сила, которая значит что-то только с ней. Надежда, которая все время питает веру. Любовь, благодаря которой о вере не забывают. Ведь как приятно верить в любовь. Разум, ведь слепая вера подобна стихийному бедствию. Но даже без всего этого вера остается верой, только вокруг нее может сплотится все остальное.
Вера — это стержень, основа инструмента, который воздействует на мир…
Он помотал головой, словно наваждение какое-то, слова истины сами собой рождались в голове, без всяких усилий, словно кто-то хитрый и большой диктовал книгу жизни.
Император оглянулся. Никого. Только личная охрана. Только лес и невыносимо голубое небо.
В общем-то, все осталось, как раньше, за одним исключением: ОН ПОВЕРИЛ…
***
Странное ощущение… Что-то новое, но, в то же время, безумно знакомое, что-то необычное, но до боли очевидное.
Хайф не привык размышлять, он вообще не привык напрягать свой мозг, а тут обстоятельства буквально силой заставляли анализировать все происходящее.
Вот, к примеру, камень… Ну, камень, как камень, ничего особенного, а взглянешь как-то по другому — не камень словно, какая-то структура, наслоение на чем-то… и связи… Хайф прикрыл глаза и попытался легонько дотронуться до этих связей. Чем? Да ничем! Просто попытался представить, как эти связи лопаются, словно перетянутый ремень. Ничего. Хайф напрягся, повинуясь чьей-то воле. Воля? Что такое воля? Хайф использовал волю, ее и власть. Что-то получилось, связи, вроде бы, оборвались.
Он открыл глаза: на месте камня была кучка мелкой пыли.
Совершенно бессознательно Хайф совершил магическое действие — воздействие на материальный мир посредством манипуляций с явными параметрами астрала.
В мозгу замельтешили образы: элементы, структуры, подструктуры, базисы, основы, рваные ритмы, куски слов Силы, невербальные части заклятий, эерхоны, связи, методы и приемы, структурные формы описания мира, пути входа в астрал, стихии, направления…
Хайф застонал от ужаса: никогда его мозг не принимал столько информации. Он, размышляющий порой лишь о способах заработка, через боль впитывал новые знания. Он, думающий только о том, как бы полегче провести еще одну ночь в пустыне, просто не мог понять все так быстро…
Впрочем, стихия не торопилась, у нее была целая вечность впереди, да и продление жизни своего воплощения не было чересчур сложным делом.
Хайф, оправляясь после взрывного напора нового, помутненным взглядом смотрел вперед и глубоко дышал. Воздух ободрял его, наполняя перегруженный мозг силой и новыми возможностями. Хайф глубоко дышал и ни о чем не думал, полностью расслабившись, все тревоги ушли, вся боль бесследно исчезла, растворившись в горячем и сухом воздухе пустыни. Умиротворенность во всем ее неприступном величии овладела Хайфом. Он с улыбкой оглянулся на погонщиков, с улыбкой посмотрел на солнце, с улыбкой словил взглядом порыв ветра и расхохотался. Он безудержно смеялся над этим миром, над этой жизнью, осознавая всю ничтожность, притворность и глупость существования. Жизнь без цели! Это уродство! Он не жалел никого, потому что нет ничего отвратительнее жалости, он не питал ненависти к каждому, потому что глупо ненавидеть бессильных, он просто не замечал их всех, этих бесцельно существующих людишек.
Его жизнь приобрела смысл, он понял свою цель. Или не свою?..
***
— Все вопрос времени, мой мальчик, — мягко повторил Эркон, присаживаясь на край стола, — время всегда все расставляет по своим местам, даже совершенно запутанные вещи.
— Да, конечно, — нетерпеливо кивнул Аркин, — но надо же что-то делать, что-то думать, как-то искать! Надо помочь, в конце концов, этому времени!
— Помочь-то можно, даже необходимо… Только все это более чем непонятно и странно…
— Что такое Безымянная Книга?
— Миф! — не раздумывая отмахнулся Эркон, — сказочка, красивая и страшная, для увлечения зеленых адептов. Мол, надо изменить сард'эн не меньше, чем на три эрна! Просто милое дело менять так сард'эны! Да их видят-то единицы! А еще и менять могут вообще человека два-три… Ну, пять от силы!