— Ты паразит, сержант. Тошнота. Посмотри на себя. — Мало кто мог выдержать этот стереолепет. Его ротовой голос мог тем временем чинно и спокойно заказывать пинту. Но он знал, что происходит.
В окне — чистейшая ночь на продажу. Он сказал мне, что набивать идеями бессонницу — сентиментально. До какого возможного конца? Идентичные парадигмы свиваются в бесконечном уравнении жизни.
Я выпалил что-то про судьбу и единение.
— Бог и возможность жить божественно под его насестом? От тебя я ждал большего.
— Ну..
- Трусов и знаков, указывающих путь в город, хватило, чтобы отвлечь рыцарей.
— Понимаю Бебз, но…
— Аккордеоны распадаются, словно мёртвые ящерицы.
— Ни к чему говорить…
— Приоритеты, брат. Подключи что угодно, претерпи энтузиазм, вычерпай кишки из экспертов. Монетки остывают в тропических лесах.
Я разглядывал Минотавра в упор, мои чувства хлестали туда-сюда, как угорь. В своё время я пришёл к осознанию чистого удовольствия и худшей боли в
этой ситуации как разных вещей. До нашей встречи те незначительные осмысления, что я копил в записях, относились сплошь к салату и проливным грозам, и я думал, что видел всё. Минотавр советовался с эфиром. Полосы бездействия раскрашивали его под тигра.
— Та бадья обезьян, что ты называешь философией, долго не выдержит, брат. Где ты её взял?
— У шлюхи.
— У которой холодильник набит виной, надо думать?
Старый добрый Минотавр. Шлюзы глаз и стальная щетина мозга. Секционный хвост, как у броненосца. Классовый враг твоих денег.
Тем временем Эдди с почтением смотрел на меня.
— Что происходит в цирке, брат?
— Баскетбол требует внимания слонов, тарелки разбрызгиваются под атакой клоунов, я оплакиваю цивилизацию.
— Ты ничему не учишься?
— Страдания ушей моих и ни капли мудрости — словно я вернулся в школу. Бетономешалка остановилась и застыла.
— Буду ли я когда-нибудь счастлив, брат?
— Всё кончится в мёртвой петле ярости взрывающегося стекла и не сработавших воздушных подушек, Эдди — наискосок через М21.
— Только не я.
— О да. Насколько я знаю Жнеца-Потрошителя, он будет преследовать тебя, как борзая от капкана.
— Это типа кто?
— Жнец-Потрошитель — птица долга, можно сказать.
— О, Жнец-Потрошитель, а? Ты утверждаешь, что знаешь его.
— Утверждаю. Могу и тебя познакомить.
— При помощи ножа, надо думать.
— Это ни к чему. Сегодня ночью я проведу тебя сквозь нужную стену — она вдавится, как тесто, а потом прорвётся, пропуская нас. Потому что мы дураки.
— Только дураки могут пройти?
— Только дураки захотят пройти.
— И что этот Жнец сможет сказать в своё оправдание, брат?
— Я спрашивал его про смерть и обычную таксу. В чём причина, понимаешь ли. Тебе его объяснения понравятся не меньше, чем мне.
— Считай, я в деле, брат.
Свет заморгал. Не помню, какая обречённая революция разворачивалась в то время, но она творила чёрт знает что с энергоснабжением.
В тот вечер я держал у живота круглое зеркало, огранённое и лежавшее в темноте до сего дня. Я купил другое, побольше, в Магазине Ярости, и Эдди крутил его передо мной, чтобы создать ниспадающую последовательность отображений. Эдди уставился в центр меня, кося глазом.
— Я вижу через дыру у тебя в животе другое дело.
— Что ты там видишь?
— Лопухи.
— Уверен?
— Насколько это возможно.
— Что ещё?
— Одиннадцатичасовые переговоры с шеф-поваром.
— Другие люди есть?
— Капитан подводной лодки в свитере с высоким воротом.
— И всё?
- Вижу скучные проказы паукообразной обезьяны в феске на персидском рынке.
- И?
— В тени зеркала энергично таинственный пилот вертушки.
— Больше ничего?
— Нет, это всё.
— Едва ли стоило усилий.
— Понимаю. Но если мы с тобой…
И он встал перед большим зеркалом, отпустив его — оно накренилось, неторопливо обрушиваясь на нас. Слепое смещённое пространство.
Света не было, пришлось делать старую фишку со спичкой во рту. Боб всегда увиливал в таких случаях, словно боялся, что мы увидим, что у него нет черепа, только эдакая перевёрнутая корзина из хряща. Конечно, я был в курсе с момента нашей первой встречи, меня тётя научила мгновенно оценивать человечьи головы. Я замер, прежде чем пожал его руку — уверен, он заметил неуверенность в выражении моего лица. Но я никогда не упоминал об этом — разборки с черепом — личное дело каждого, пока он не начал хвастаться.
Так или иначе, мы с Эдди спустились в эти подземные тоннели. Перила для рук, и всё — только капель с трещин в потолке и время от времени лампочки, незажжённые и химически выдохшиеся. Тут и там ещё живые жертвы держались за стену, вздыхали или рассказывали истории, кажущиеся им осмысленными — развлечение исключительно для себя.
— На что похож этот Жнец?? — спросил Эдди.
— Помощник Джона Сатаны. Ангельски зашторен в обёртку из человечьей кожи. Голова в сумке для боулинга. Сделает из твоей ключицы бумеранг, если дашь.
— А с чего бы мне не дать.
Верхние секции беспокойства качались над глубинами привыкания. Эскарпы и тонкие полы вели в захламлённый храм. На стеклянном троне Жнец сортировал оцепенелые цепи, в окружении кортежа ангелов с мечами.
— Что здесь происходит? — прошептал Эдди.
— Войны тёмного плана — успех, когда никто не вернулся.
Хрупкий балкон прогнулся, закатывая нас в храм. Жнец повернул к нам пустую железную голову.
- Да?
— Извините за беспокойство, милорд. Подумал, заскочу и попрошу вас поджарить кожицу моих связок.
— Дам тебе тупую боль в свежих останках. Погибшие дни в радужной оболочке. Лучшее, что я могу предложить.
— Вот такие они здесь, — шепнул я Эдди. — Разговоры с фасада, жажда крови с чёрного хода. — И снова обратился к Жнецу: — Это ваше последнее слово, живчик? Уверен, вы сможете придумать что-нибудь поизощерённее для моего друга.
— Железные мысли не думаются. В небесах тьма — это возможность уединения и побега.
— Понял, 6 чём я? — спросил я Эдди вполголоса. Он же просто уставился в возбуждении на тонкую расползающуюся кожу мечников и полированных ночных птиц, вынужденно хихикающих.
— По рукам, — сказал я Жнецу, подходя с тщательным равнодушием. — Только не пытайся наколоть нас, идёт?
— Вертящаяся реальность откатилась в сторону и явила проход в гарнизон пыток, который я с тех пор узнал, как собственный дом. Как минимум, там не скрывали правду о себе. Иногда меня связывали и пытали, пока мой живот не извергал вязы, морских чертей, псов, шланги, струи пламени, лоскуты бархата, стоп-сигналы, фрукты, кости, богов, сломанные посохи, сплавки, троллей, мишени для дартса, попкорн, акул, рожки, паникующих поваров, галстуки, бюсты Ленина, очки, разглагольствующих нищих и волны облаков дыма цвета кожи. В конце концов, мне так всё надоело, что я начал
насвистывать и изображать дурачка.
— Он свистит, — сказал в раздражении один палач.
— Лучше, чем ничего, — философски сказал второй.
— И как тебе понравилось? — спросил я потом Эдди, хлопая его по спине. — Залитое солнцем поджаренное желе в духовке твоей головы — полтора выходной с половиной.
— Звучит неплохо.
— Неплохо? Мы только что оттуда. И это вечные муки.
— Называй, как хочешь, но это лучшее из того, что я знаю.
Теперь, конечно, хлыст жизни развился из ясельной ветви. Мне не надо покупать проблемы. Но я хорошо сплю. Ночь — это пресс-папье, прижимающее мою немецкую овчарку и меня как две предсмертные записки к столу масона. Незавершённая, моя судьба барабанит костлявыми пальцами, когда я храплю. Ну что, доктор — что вы поняли?
Проблемы с психиатром
— Это всё было без наркотиков?
По крайней мере, именно это он бубнил сначала Потом начал махать сеткой нормы на прогрессирующе течение. Думал, что центральная ось символизирует член, но всё остальное понял превратно. Для начала не верил в реальность существа по имени “Эдди”.