Я снова принялся разбирать по пунктам, смешивая всё с иным использованием текучего стекла.
Обнаружил, что забрёл в эдакий водоворот красных кишок, эктоплазматический, хотя не оставляет пятен на моей рубашке, и вообще ни на чём. Дьявол был там же, рожа — как мешок гаечных ключей, жабры исходят красным. И Жнец — скалил голову, говорил сквозь зубы, все дела. Они увлечённо играли в карты на полу. Фред оглядывался, вспучиваясь из яйцеподобной техники.
— Церемония — не смотри.
— Видел всё и раньше, брат. Что с тобой случилось?
— Ядерные твари. Клыки пылают прокатной невинностью и всякая фигня. Завалили комнату резиной, нацарапали сетку на сердце, своеобразные крики и тишина. И посмотри на меня в новом метастазе агонии, брат.
Карьера скелета Фреда достигла крещендо — он так свернулся, что стал похож на вымоченный в море аммонит.
— Да. Местная мораль двухфокусна.
— Расскажи поподробнее — очень грубая.
— Всегда такой была. Неизменное меню.
— Даже здесь.
— Разочаровывает, правда?
— Ага Было очень приятно поговорить с тобой, брат, — сказал он, — но новый череп подглядывает сбоку… — И он показал на гребень на спине, и выступы челюстей как рябь на хроме. С этого момента считайте меня погибшим, договорились?
— Как скажешь.
Всё венчала панель лба.
— Вот так мы становимся мужчинами, вопреки природа — сказал он напоследок.
“Опыт, — подумал я, — вместо мудрости”.
— Что думаешь? — спросил Джон Сатана, поднимая глаза от карт. ~ Пустой Фред дорого заплатил за твои грехи, а?
— Может, в самый раз, кто его знает.
— Что, думаешь, ты лучше всех?
— Нет-нет. Я просто не тёмный дверной материал.
— Глубже и глубже гложет голод, — пролязгал Жнец, тоже поднимая глаза.
— Действительно, — сказал я, намереваясь уйти. — Так и есть. Ладно, мне пора…
— Расскажи мне историк? чудес, — продолжил он.
Про пойманное волшебство, принцев в надувных брюках осуждённых на плавание к неизвестным температурам, дорогие раны, собак с накрашенными губами,
жертвы.
— А? О, что я рассказывал этому старому рыбороту.
Так то было давным-давно. — Но они настаивали, и я напрягся, вспоминая, что тогда нёс. — Ну, всё началось, сказал я, — когда…
— Да? — многозначительно спросил дьявол.
И я побежал, о братья мои. Исторгся из зеркала в ресторане и начал жарить и распугивать жизнь из всех подряд — горячие искры разлетались из почерневших; останков, неразличимых за угловыми столами, крики, кордит и общее ощущение хода вещей — полиция и скорая помощь, проблемы. У меня в голове всё смешалось.
Эдди продал зеркало этому учреждению за пятёрку и был весь довольный, пока я не вывалился там в пылающем рванье.
— У нас ночная гулянка, а?
— Предлагаю тебе усилить охрану, Эдди.
— А ещё у нас бред, не так ли?
И я лукаво подумал, как тебе будет хуёво в скорой помощи.
Кстати, дело о поджоге мной машины дошло до суда. Это был карнавал, почти точь-в-точь мои привычные кошмары. Судья пытался подавить меня тем, что возомнил о себе. Мне стало так скучно, что я принялся звонить, как часы — древние, дедовские, в сумрачном свете запылённой потомственной прихожей. У него по коже мурашки побежали. Но изящный ход, как говорят, был, когда я прыгнул на присяжных и начал выцарапывать им глаза ногтями. Я был сердцем спектакля. Эта надо было видеть. Правда, они всё видели иначе — а некоторые больше не видели вообще.
Проблемы с интервьюером
— И что ты тогда сделал?
— Надел броню и отправился на каникулы.
— И больше в заключение ты ничего не хочешь мне сказать, ты, прожигающий время ублюдок? У меня были и более жизненно важные дела в прошедшие четыре часа.
— Ты не говорил.
— О Боже, знаю, что не говорил. О Боже.
— Ты себя чувствуешь так себе? И ты станешь серым и тупоглазым трупом, прежде чем я возжажду вашей работы.
- Чего?
— О, а мы не говорили о встречных намерениях?
— О Боже мой.
— Вот-вот.
— Я маленький человек.
— Я знаю, это трудно. Ладно, мне пора идти.
— Но… но…
— У тебя вопрос?
— Ты псих.
— Вопрос?
— Ты считаешь нормальным, — я сказал нормальным, — что всякие монстры, эти ядерные твари, как ты их назвал, с рычанием лезут из стены и утаскивают твоего коллегу в какой-то свитый ад?
— Я считают это благословением, — сказал я и ушёл хохоча, пока кровь не пошла у меня из дёсен.
Конечно, после вечного осуждения Фреда я заключил сделку с дьяволом, по условиям которой он внезапно залетал за редкой камеей в кошмары, что я организовывал для всяких беспокойных и измученных совестью ублюдков. В плане денег — ноль, зато сколько смеха.
И ещё была ужасающая мэрская кампания — я включился в неё, когда смертельная рана окутала мой дом, поглощая диваны и ломая стулья с треском, звучащим громче, чем он есть. Я постоял на улице с минуту, посмотрел на деформации из сада. Мэр подошёл и сказал, что у меня злой вид.
— Нет, — сказал я, — просто жевал кой-какие отбросы и тут процесс прервало какое-то мрачное чудо. Глянь.
И я указал на камин, выпускающий подбородок.
— Не хватает изящества, — сказал он в смущении и перешёл к близлежащему делу. — Ты мне не нравишься, и я здесь потому, что нужна твоя помощь в осознании того, откуда взялся закон, запрещающий мне убить тебя исключительно по этой причине.
— Ничем не могу помочь, — сказал я и припустил бегом. Он догнал меня, пару раз стегнул ремнём и потом спросил совета насчёт медиа. Поначалу я с радостью ему всё объяснил. Но теперь, особенно если прибавить дьявола, я ощутил, что хочу некоего руководства в отношении последующих больших событий в моей никудышной жизни.
— Зажарь это и продавай без рецепта, брат. Давай, гарантирую тебе уважение. Уважение, и даже больше.
Но теперь…
— Теперь подожди минутку…
— Подожди минутку, — говорит он с неизменным отпугивающим мертвецов обаянием. — Твой согнувшийся перед прыжком интеллект загонит твою потенциально сладкую и радужную жизнь в петлю, брат, и я буду там ставить деньги на другую сторону, так и сделаю. Будь ты проклят, проклят, адски проклят!
— Ну, спасибо, падре, я — я насладился беседой… беседочкой.
И я вывалился из исповедальни, как слепой.
Небо цвета пива, моё прошлое укутано в карманы плаща. Гроза возлежит на вулканическом ветре. И что мне оставалось делать — только пугать ночь козлиными ангелами и аппаратом. Как другие зарабатывают на жизнь? Наполняют веру пациентов. Появляются на подмостках, жирные, как всегда, мол, пусть дебилы в первом ряду загадают цифры. Ранят кафедру танцами.
Агент бюро путешествий — размолоти в блин идею, что приключения идут в комплекте с блевотиной, и ты что-нибудь да поймёшь.
Повар?
— Мы нашли кучу змей в пироге. — И на этом всё кончится.
Ужас в той же униформе.
И я подумал про тётю и её недоброе искусство.
— Двенадцать глаз, скорее, для красоты, — говорила она. Это было много лет позднее её одержимости трупными головами и лихорадки. Теперь она делала мульти-поколениевые мясные скульптуры из мёртвых лебедей и миног. Получалось настолько неудачно, что мне почти пришлось объяснить ей — пока я смотрел, отваливались целые куски. “Нет, — подумал я, — жизнь художника не для меня”. Сменить лошадей или позволить таким крайностям увлечь меня? Посмотри, куда меня завели трупные головы. Вот уж чего мне не нужно во тьме.
- Неплохо, тётя.
— Восемь фунтов.
— За просмотр.
— Именно.
— Идёт.
И что, это путь?
Снег скрипит под ногами. И я увидел, что справа Резчик сел на парковую скамейку — редко когда увидишь его на свободе. Такой живчик. Как-то начал дубасить людей, и оказал на них огромное влияние. Никто не мог поверить, когда он изменился.
— Прежний Резчик катался на корове, — говорили они с вполне объяснимой тоской. И, значит, он помахал мне.