— Ты знаешь, Кэм, у тебя теперь другие глаза. Будто светятся, понимаешь?
Бросаю взгляд в одно из них. Не вижу ничего, кроме серой, как старая бумага, кожи и ввалившихся щёк.
— Новая работа тебя встряхнула? Или, может, ты влюбилась?
Нет, папа, просто твоя дочь последнее время очень и очень плохо себя вела. Мы никогда не разговаривали о таких вещах, не стоит и начинать; видимо, моё обновлённое состояние стало слишком заметно — Эрик здорово встряхнул меня, либо отец с возрастом стал внимательнее.
Я не находила времени задуматься о том, что происходит между ним и мной, и не думаю, что в таких условиях в этом есть смысл. Меня искренне тянет к нему; он, словно магнит — несмотря на суровость характера, он располагает к себе людей, умеет повести их за собой, устроить головомойку и поощрить в нужный момент, как и положено настоящему Лидеру. Я слышала, что некоторые вспоминают времена Фора и его более щадящие методы работы с новобранцами, но я не уверена, что в военное время они пришлись бы кстати. Лихачи — народ без головы, им нужна твёрдая руки, а не жилетка.
— В глубине души я рад, что вы разошлись, — неожиданно подводит отец. Я отставляю чашку и внимательно смотрю на него. — Юджин никогда бы не понял тебя.
Мой закономерный вопрос, отчего отец не сказал мне это раньше, прерывает настойчивый, глухой бас автомобильного клаксона. Через пыльное оконное стекло вижу серый внедорожник лихачей, припаркованный передними колёсами на лужайке и без того изуродованной. До моего отъезда ещё пара часов, сапёры работают в главном здании Эрудиции, проверяют каждый болтик, на который может случайно ступить нога Джанин Метьюс. Я весьма удивляюсь, когда с водительского сиденья сходит Лидер собственной персоной, красноречиво стучит пальцем по запястью, намекая, что пора выдвигаться. Слишком большая честь рядовому медику.
— Ну, что ж, очевидно, не плохой выбор, — отец понимает эту двусмысленную ситуацию именно так, заставляя меня обернуться к нему и подобрать челюсть.
— Вряд ли это то, о чём ты думаешь, папа, — я сурово одёргиваю его, он лишь пожимает плечами, будто не слышит меня.
— Хотя, по старым правилам союз с представителем другой фракции невозможен, но чисто технически мы ведь теперь едины? — Одно из двух, либо отец действительно не в порядке, либо видит больше и дальше, чем я. Ни тот, ни другой вариант не сулит мне спокойствия в ближайшем будущем.
Выхожу на улицу, Эрик коротко кивает моему отцу; слышу, как за мной закрывается дверь. Папин силуэт слабо виден в мутном прямоугольнике окна, и сердце у меня снова гулко бьётся о клетку рёбер — я снова оставляю его одного.
— Что-то на бригаду сапёров не похоже, — я прикладываю руку ко лбу.
Мне больно смотреть на Эрика. За его спиной разгорается огненное солнце, царапает мне глаза, и он сам, словно в дурном мареве оранжевой дымки, а за его плечами полыхает пожар, который вот-вот поглотит и меня.
— А я тебе что, рожей не вышел? — слышу в его тоне беззлобную подколку. — Бойцы задержатся до вечера, а у меня здесь дела. Садись, давай.
До первого блокпоста мы едем молча. Тишина меня не напрягает, но в воздухе наэлектризованным полем висит недосказанность. За последние сутки в моей жизни произошло слишком много, и катализатором этих перемен по иронии судьбы стал Эрик. Он, как отравленный штормом воздух, окружает меня со всех сторон, не давая шанса найти укрытие и переждать бурю в безопасности. И сейчас он рядом, плотно сжимает кожаную оплётку руля, внимательно смотрит на дорогу, и наверняка не представляет, что перевернул мою налаженную жизнь с ног на голову просто одним своим существованием. В его присутствии моя способность рационально мыслить обращается в ничто, а я становлюсь маленькой, несмелой девочкой, которой так хочется спрятаться от этой проклятой войны за широкой, сильной спиной.
Эрик оставляет машину возле крайнего блокпоста и молча выходит на улицу, не глуша мотора. Изуродованная взрывчаткой местность смутно мне знакома, я выхожу следом, зачем-то плетусь за ним, попутно уточняю у дежурных, нет ли здесь раненых. Пока Эрик принимает очередной доклад, осматриваюсь. Кажется, я начинаю привыкать к разрухе — сердце уже болезненно не ёкает при виде изрытой земли и асфальта, поднятого над ней вскрывшимся нарывом. Недалеко отсюда белеет здание школы; оно осталось нетронутым — повстанцы ещё не потеряли человеческий облик, чтобы подвергать риску жизни ни в чём неповинных детей.
Я помню тот высокий клён с обугленным стволом в три обхвата моих рук. На обломанном сучке, до которого я тогда не могла дотянуться, однажды висели мои очки, будто на чьём-то щербатом носу. Весело тогда было всем, кроме меня. Особенно будущему Лидеру.
Подхожу к нему со спины, хочу припомнить ему этот эпизод, открываю рот, но не могу произнести ни звука. Эрик рассеянно толкает носком сапога расколотую напополам табличку с фамилией «Колтер», неосознанно складывая из неё целую. Здесь был дом его родителей, но сейчас на этом месте лишь чёрный, змеистый чад и обломки.
— Я здесь лет десять не был…
— Ты видел их? Они в порядке? — я ныряю ему под руку, пытаюсь заглянуть в глаза. В них призрачно и пусто, я могу лишь представить, что он чувствует, глядя на обуглившиеся останки его воспоминаний.
— Нет. Я не видел их ни в дни посещений, ни после. Почему это должно меня волновать?!
Эрик бросает на меня колючий взгляд и отворачивается, демонстрируя идеально прямую осанку и широкий разворот плеч — понимаю, что откровенничать на эту тему он не намерен. Я наслышана о том, что единственный сын поставлял Колтерам неприятности целыми вагонами, и отношения в их семье были так себе, но я не догадывалась, насколько всё сложно.
— Иди в машину.
Лезть в душу не в моих правилах, я прикусываю кончик языка, подчиняюсь. Несмотря на его резкое заявление, я разведаю местонахождение его семьи по своим каналам, и пусть не ему, но мне так будет спокойнее. Я давно ничего не слышала о них.
Едва касаюсь ручки пассажирской двери, как меня ощутимо толкают плечом, будто случайно, оттесняя подальше. Девчонка-лихачка перекрывает мне путь, ставит ногу на подножку лидерского джипа, поправляет шнуровку берцев.
— Ты только не обольщайся, — швыряет она через плечо. Вижу узорную сеть татуировок от виска через скулу до подбородка, узнаю в ней Лори — диспетчера и по совместительству инструктора неофитов.
— Что?
— Ты всего лишь очередная лидерская соска. Это ненадолго.
— Не понимаю, о чём речь, — отлично понимаю, о чём речь. Я плотнее сжимаю на груди руки, а зубы стискиваю до крошева эмали; внутри поднимается горячая волна протеста и возмущения. Кто она вообще такая, какое право имеет вешать на меня подобные ярлыки?!
— Да брось! — Лори выпрямляется и подходит ко мне непозволительно близко, придирчиво осматривает с ног до головы. Она гораздо выше меня ростом и мышечной массы в её вышколенном тренировками теле намного больше, чем в моём; она явно выставляет напоказ своё превосходство в силе. — Позавчера твои вопли не слышал только глухой. В следующий раз притворись, что тебя нет дома, иначе одним проёбом перед женишком ты не отделаешься.
Меня бросает в жар, я едва успеваю открыть рот, как её сдувает из моего личного пространства, будто сквозняком. Странно, имея такие серьёзные претензии на Лидера, Лори избегает попадаться ему на глаза.
— Залезай, — Эрик появляется из-за спины, открывает дверь и подаёт мне руку, хотя я прекрасно могу сделать это сама.
Мне не хочется разговаривать — липкое послевкусие после беседы с Бесстрашной оседает на языке горечью. Я прекрасно отдаю себе отчёт в том, что такой мужчина, как Эрик, просто не может жить отшельником. До моего перехода в Бесстрашие у него однозначно были женщины, и скорее всего, много женщин, но я ни разу не видела его вместе с Лори.