И тот и другой метод одинаково непрост. Тренер вовсе не подобен шахматисту, переставляющему по своей воле деревянные фигурки. Его «слоны» и «ладьи» размышляют, что-то могут и что-то не могут, понимают или не понимают партнеров, у них свои излюбленные, привычные «ходы», наконец, они либо с норовом, либо покладисты, вспыльчивы или флегматичны, добросовестны или ненадежны.
Одного своеобразного форварда стали ругать, устно и в печати, за то, что он, прежде маячивший на переднем крае, остро атаковавший и забивавший голы, вдруг стушевался, стал отходить назад, перестал угрожать воротам – словом, «потерял свою игру». Я спросил его, что он думает об этом.
– Спорить не буду, это же видно: и не забиваю и игры нет. А знаете почему? Были у меня раньше два партнера – один в центре, другой сзади, и у нас шло как по нотам. Сейчас – другие. Раньше мне кидали мяч вперед сразу, и я шел, а теперь дают обязательно с паузой, и я в ритм не попадаю. Оказываюсь без мяча и иду назад его искать. Ну а тренер (вообще-то он тренер дельный, знающий) видит, что у меня не получается, хочет помочь и часами со мной одним сидит у макета, гоняет по доске фишки и вдалбливает, где я должен находиться в разных ситуациях. У меня голова кружится от этих фишек. Да разве я не хочу?..
Мне кажется, что в этом случае тренер обращался с игроком, как шахматист со «слоном», желая, чтобы тот ходил по одним черным диагоналям и никогда по белым. И если уж он мнит себя гроссмейстером, то подумал бы, как поддержать атаку «слона» другими фигурами, как вернуть ему «его игру». Тренер не вправе самонадеянно считать, что играет он, он передвигает послушные фигурки. Играют футболисты, а тренерское слово для них – общий план, поддержка, подсказка, предостережение. И в любом замысле, в любом игровом варианте они заодно – тренер и футболисты.
Именно поэтому в нашем представлении навсегда и прочно аркадьевский «сдвоенный центр» Г. Федотов и В. Бобров, якушинские центральные защитники М. Семичастный и Л. Соловьев, система Феолы – сборная Бразилии, чемпион мира 1958 года в полном составе, рамсеев-ские четыре хавбека – Чарльтон, Болл, Питере и Стайлз и масловские – Сабо, Биба, Мунтян и Медвидь.
Ни один тренер, каким бы он ни был выдумщиком, ясновидцем и теоретиком, не в силах ничего доказать, пока не встретит игроков, соответствующих его представлениям, способных оценить по достоинству и воплотить его предначертания. Бессмысленно резать торт славы на неравные куски. Ясно одно: любой шажок вперед опробован, оправдан и доказан искусством людей, ведущих по полю мяч, искусством больших мастеров.
Позади 39 чемпионатов страны, и все их я видел. Несложный, хотя и округленный, подсчет позволяет сказать, что за это время я перевидал на каждой позиции примерно по сотне игроков. Как выделить достойных упоминания?!
Уверен, что каждый, кто следит за футболом, готов составить «сборную» по собственному вкусу. Однажды, в 1967 году, «сборная пятидесятилетия» избиралась голосованием футбольных спецов. Участвовал в нем и я. Минуло несколько лет, и я внес два изменения в тот свой список. Об этом я упоминаю для ревнителей точности, любящих сличать разные публикации одного и того же автора. Как будто бы наши взгляды на футбол не могут меняться! Думаю, что, наоборот, изменения неизбежны, а иногда желательны и похвальны: футбол не катехизис, ему не к лицу догмы, так же как и журналистике – канонические тексты.
«Сборная пятидесятилетия» состояла из четырех защитников, двух хавбеков и четырех форвардов. Ну а я тогда довольно прозрачно схитрил и назвал кандидатов по расстановке «дубль-ве». Хотелось отметить побольше форвардов… Как все игры, условна и игра в «собственную сборную». Разночтения просто обязательны. Не говоря уж о том, что «сборные» зависят от нашего возраста, от стажа посещения стадионов.
…Вратарь – фигура парадоксальная. В конечном итоге футбол сводится к тому, чтобы был забит гол. И люди идут на стадионы или приникают к телевизорам в надежде увидеть сей славный миг. Голы показывает кинохроника, за ними гоняются фотокорреспонденты, их описывают во всех подробностях в газетах, обсуждают болельщики, да и сами бомбардиры даже на склоне лет помнят о своих ударах и без конца готовы о них рассказывать. Больше, чем кто бы то ни было, мешает осуществлению заветных чаяний вратарь. Схватывая мяч на белой линии ворот, он обрывает вскрик стадиона, набравшего в легкие воздух, усаживает на место вскочивших. Вратарь как бы стоит поперек игре, она в него утыкается, и когда мяч у него в руках, это значит, что все надо начинать сызнова, что усилия пошли прахом. Но, несмотря на это, человек, не позволяющий забивать желанные голы, который, казалось бы, должен был нас раздражать, сделался фигурой, пользующейся исключительными симпатиями. В этом парадоксе выражена чудесная соразмерность футбола.
Но есть тут и другое. Десять человек на поле играют с мячом одинаково, они и одеты одинаково. Вратарь один и одет не как все. Он врывается резким диссонансом в картину матча и оценивается иными мерками. Кто он, футболист? Все-таки точнее сказать – вратарь. Исключительность обязанностей делает исключительной его роль. Стадион, симпатизирующий «своей» команде, может встретить гробовой тишиной классный удар чужого форварда. Чужой вратарь непременно удостоится аплодисментов за бросок в угол ворот. Искусство вратаря как бы вне конъюнктуры, вне расчетов, оно имеет вечную власть над людьми.
В футболе много красивого, а игра вратаря красива вся, целиком, без изъятия. Если, конечно, вратарь высокого класса. Самый искусный форвард и ошибается, пасуя, и бьет выше ворот, и штрафуется судьей за нечистое единоборство. Вратарь ничего вольного не может себе позволить, он обречен на безупречную игру, потому что белая линия ворот – это канат под куполом цирка и сотка за спиной не для страховки, а, наоборот, для того, чтобы отметить его поражение.
Мы с вами знавали многих хороших вратарей; советский футбол на протяжении всей своей истории не изведал вратарского безвременья. Мне не хотелось бы никого ни с кем сравнивать: каждый мастер достоин уважения. Замечу только, что трибуны обычно неравнодушны к вратарям, которых постоянно можно видеть летящими в воздухе. Они, если и пропускают гол, бывают прощены за свои предшествующие чудеса. Акробатический стиль импозантен, дарит выставочные фотокадры. И все-таки в глубине души за такого вратаря побаиваешься: а вдруг прыгнет и промахнется? По моим многолетним наблюдениям, летающие вратари то и дело пропускают голы, которые следует признать сомнительными.
И существует иная манера игры, встречающаяся гораздо реже. Этот вратарь тоже летает в углы, но в крайнем случае. Обычно же он вырастает на пути мяча, и то, как он его ловит, не воспринимается как подвиг, потому что он делает это, на удивление, просто. Он затрачивает словно бы какую-то другую энергию, чем вратарь-акробат, не столько мышечную, сколько нервную, умственную. Он разгадчик, он наперед знает, куда прилетит мяч. Таким вратарем был Анатолий Акимов. Памятен его мягкий длинный бросок, но чаще всего Акимов вспоминается с мячом в руках, который неведомо как к нему прилетел. И, кстати, Акимов играл долго, с 1936 по 1951 год, и до последнего матча надежно.
Вот и Лев Яшин играл долго, с 1953 по 1970 год, и до последнего матча надежно. Долго и надежно. Сами по себе 18 лет стажа, хоть и вызывают уважение, всего рассказать не могут. Надо представить, какие это были годы.
Яшин пришел в наш футбол вовремя, накануне поворотных событий. Он стоял в воротах сборной в августе 1955 года в матче с тогдашним чемпионом мира – командой ФРГ. Он стоял в воротах на Олимпиаде в Мельбурне в 1956 году, когда были завоеваны золотые медали. Он стоял в воротах на трех чемпионатах мира и в двух розыгрышах Кубка Европы, принесших нашей команде первое и второе места. Другими словами, с Яшиным в воротах наша сборная вступила во все самые знаменитые международные турниры. Вспомним, каким нападающим он противостоял. Пеле, Гарринча, Вава, Жаирзиньо, Герсон, Кеван, Гривс, Альберт, Бене, Хамрин, Маццола, Ривера, Шекуларац, Костич, Рагга, Вальтер, Зеелер, Эйсебио, Амансио, Онега, Роча… Под их обстрелом Яшин был признан первым вратарем в мире.