В Лужниках Михаил Михайлович частенько сиживал в ложе прессы. Когда шла игра, он не позволял себе ни на миг отвлечься. Его крупное круглое лицо было наведено на поле, как локатор, оно впитывало все разыгрывающееся и тут же излучало ответную реакцию: то багровело, то мяг-чало в добрых мясистых складках, то застывало в непроницаемой маске, за которой угадывалась боль. В перерыве Яншин как бы выходил в фойе, поговорить, послушать журналистов, рассказать забавную историю. Едва команды показывались в проходе, быстро шел на свое место.
Бывали вечера, когда он то и дело поглядывал на свои часы, не доверяя тем, что на табло, и вдруг, вздохнув, поднимался и уходил, мягко, неслышно, едва ли не на цыпочках, боясь помешать соседям, как из зрительного зала в разгар спектакля. Это значило, что сегодня он играл в своем МХАТе, но все же не смог не заехать хоть на полчасика в Лужники.
Я не знал другого столь благородного любителя, как народный артист СССР Михаил Михайлович Яншин.
Голубые объективы
В гостиницу принесли свежий номер «Фатос ем фотос», из которого я узнал, что одновременно с нашей командой в Рио прилетел Роберт Кеннеди. На страницах журнала визит американского сенатора преподносился с обстоятельностью диапозитивов. Дипломатический прием: на снимках бросались в глаза туго причесанные густые волосы Кеннеди, крахмальные манжеты, зажим на галстуке. Посещение деревни: белая сорочка с закатанными рукавами, мальчишеская легкая худоба. Пляж Капакабана: он босиком, в шортах, со спутанными ветром волосами, демократично затерявшийся среди купающихся. Фотохроника, идущая шаг в шаг со знаменитостями, выполненная со знанием дела, в которое включена и бесцеремонность. Да и был в снимках ловкий глянец, восхищающий простаков, свято верующих в существование заповедной красивой жизни, куда имеют доступ иллюстрированные журналы. В общем, как всегда, полистаешь такой журнал, бросишь и забудешь.
…Матч: кончился; мы в бетонном прохладном подземелье «Мараканы». Что-то гудит и дрожит – то ли это толчки взбудораженной волнениями крови, то ли отзвуки топота толпы, текущей к выходам где-то над нашими головами. Футболисты кто под душем, кто с мокрыми волосами одеваются в своих креслах. Все мы молчим, говорить еще рано. Молчание легкое: ясно, что ничья со сборной Бразилии на «Маракане» – это удача.
И тут, как высаженная, отлетела, ударившись об стену, дверь. Спиной вперед, будто отстреливаясь от преследователей, хлынули фоторепортеры. За ними, держа равнение, двумя рядами двигались удивительно похожие друг на друга круглоплечие, все одного возраста, лет сорока, мужчины с толстыми шеями и жесткими лицами. По проложенной этим тяжелым катком дорожке шел Роберт Кеннеди с приклеившимся к нему крохотным человечком – переводчиком.
С краю сидел Миша Месхи. Кеннеди подошел к нему, протянул руку. Засверкали блицы; азартно и сдавленно, как на охоте при появлении зверя, ахнули репортеры.
– Благодарю вас за превосходную игру, – сказал Кеннеди и долго не отпускал Мишину руку, – сощурившись, вглядывался в его лицо. Кивнув, он пошел к следующему футболисту.
Такое вторжение смутит кого угодно: раздетыми и мокрыми не слишком удобно встречать сенатора! Впрочем, минута-другая, и наши приняли условия игры, как подобает мужчинам и спортсменам. Да и Кеннеди держался просто – какие могут быть церемонии в мужской компании! Жал руки, поздравлял и зорко, внимательно рассматривал лица… Позже, в очередном номере «Фатос ем фотос» я видел цветную фотографию, где он положил руку на плечо Пеле, а тот стоял намыленный, – должно быть, его вытащили из душевой кабины.
И вдруг я почувствовал, что наблюдаю за Кеннеди как бы сквозь те снимки, которые недавно рассматривал. Там он голубоглазый и улыбающийся, радушно слушающий, с лицом подвижным и чутким. Здесь я видел лицо усталое, нервное, истощенное. Лицо без ретуши, не переведенное на клише. Он выполнял предначертанный ритуал, словно нес тяжкий крест. В глазах его мелькали любопытство, незаданные вопросы; нетрудно было представить, что он не прочь остановиться, задержаться, но пятились репортеры, тяжело и прямо, как шахматные ладьи, двигались круглоплечие, на одно лицо мужчины, и он обязан был идти следом. Не он руководил обходом, его вели, и была в его худом теле скорбная подчиненность.
Моложавость, простота, порывистость движений – это то, что его красило, о чем только и объявляли иллюстрированные журналы. Худенькая, в морщинках шея, беззащитно выпиравшая из-под низкого воротничка, спрятанные в набрякших веках одинокие глаза и улыбка, появлявшаяся время от времени, когда он спохватывался, чтобы одернуть себя, чтобы скрыть горькую и резкую гримасу, – это то, что было видно в нем, если смотреть не через голубое стекло объектива, если не вырезать из длинных скользких лент пленки «удачные» кадры.
Таким мне запомнился Роберт Кеннеди в раздевалке «Мараканы» незадолго до того, как его убили в Штатах вслед за братом, президентом Джоном Кеннеди.
Деньги
Гостей полагается развлекать. Это распространяется и на путешествующую команду. Как на разговор о погоде, она может нарваться на парк с аттракционами, одинаковыми повсюду, на фильм, с которого не чаешь как улизнуть. Помню, кто-то из футболистов грустно произнес: «Пятый город – пятый зоопарк…» Выпадают и интересные «мероприятия». Самое неожиданное было в бразильском городе Белу-Оризонти: там мы получили приглашение посетить банк.
Сначала нас катали на скоростных лифтах по всем двадцати четырем этажам стеклянного параллелепипеда. Ковровые дорожки, делающие шаги бесшумными, как во сне, лакированная мебель, обязанная создавать настроение блестящего благополучия, окошечки справа и слева, как тайные бойницы, за которыми мужчины и женщины в ослепительно белых рубашках и блузках. При нашем появлении они вставали из-за столов (часто ли заезжают в Белу-Оризонти советские люди, да еще футболисты, которых в Бразилии свято чтут!), улыбались, делали нам ручкой, но как-то осторожно – все-таки впереди процессии шагало их начальство! Впрочем, для того, чтобы обставить визит по-демократичнее, нам были приданы две красивые девицы из числа служащих, и уж они-то старались вовсю: сияли, играли плечами, строили глазки.
Еще один взлет лифта, и лица наших сопровождающих напряглись, что обычно предшествует главному номеру программы. Нам торжественно и тихо объявили, что сейчас мы будем допущены туда, где лежат деньги, и что это делается в виде небывалого исключения, в знак особого уважения к команде, сыгравшей вничью на «Маракане» с самой сборной Бразилии…
Вот заветная дверь. Круглая, стальная, такого диаметра, что высокий человек может войти не наклоняясь. Толщина – примерно полметра, вес – забыл уж, сколько тонн… На наружной поверхности штурвальное колесо, открывающее дверь. За ней комната-сейф. Внутри узкий проход, огороженный стальными решетками. А за решетками кипы разноцветных банкнот. Когда мы туда втиснулись, оказалось, что с нами ходят и фотографы. Они засуетились, их блицы вспыхнули. Как видно, представители прессы рассчитывали сделать снимки на тему «Советские гости поражены нашим богатством».
Блицы сверкали, объективы тыкались в наши лица, а мы с неподобающим легкомыслием вспоминали Остапа Бендера с его ключом от квартиры, где деньги лежат. И уж совсем, наверное, бестактно прозвучали слова кого-то из футболистов: «Они бы лучше холодным соком напоили – духотища в этом банке…»
Соком нас угостили чуть позже, в кабинете президента банка. Ананасовый сок со льда был превосходен, на лицах блаженство. Но здесь нас не фотографировали.
На следующий день я просмотрел все местные газеты, и ни в одной не нашел снимка, сделанного в сейфе. Что ж, так случается у фотокорреспондентов: изведут километр пленки, а то, на что надеялись, не вышло…