Она торопится замкнуть вселенский круг,
Сшибая пыль с тропинок мирозданья,
Где мы прикованы надеждой ожиданья
Когда - нибудь касанья чьих-то рук.
Полет слепых неразличим во мгле,
Сворачивают в сторону кометы,
И падая с планетой, шепчем: где ты?
Единственной своей на всей Земле.
Сухие губы окунув в любовь,
Украсть у вечности всего секунду счастья,
Целуя тонкие прозрачные запястья,
Обжечься сердцем о свою же кровь.
Увидеть в запрокинутых глазах,
Как звезды с неба льются нам навстречу,
Губами прорисовывая плечи,
Тонуть дыханьем в мягких волосах.
И понимать, и знать наверняка,
Что остановок у Земли не будет,
И все же жаль, что нас она забудет,
Кружась и улетая сквозь века…
Осенняя скрипка
Осенняя скрипка – прозрачная мука
Прощального взмаха листвы,
И лес засыпает, и в золоте звука
Рождаются зимние сны.
Печально паденье, тревожно касанье…,
Но как же цветет листопад!
И красок беспечных легки обещанья,
Что птицы вернутся назад.
Я сам в это верю – а как же иначе?
Без них не запахнет весной…
Осенняя скрипка страдает и плачет,
И кружится в вальсе со мной.
Мы с нею похожи – я листиком тоже
Готовлюсь в последний полет,
И жизнь, словно лето, построчно итожу
Под музыку искренних нот.
Осенняя скрипка, сквозь рыжие пряди
Умеренно-теплых лучей,
Как хочется мне в твоем ярком наряде
Войти в осень собственных дней!
Кленовой звездой или алой рябиной
В ладонь опуститься без слов,
Чтоб кто-то меня сохранил для любимой
Охапкой осенних стихов.
Волшебница-осень, симфонией грусти
Срываясь со струн золотых,
Уже никогда никуда не отпустит
Меня из объятий своих…
Я привыкаю
Я привыкаю жить без лета,
Без эха птичьих голосов,
И так уютно томик Фета
Ложится в изголовье снов…
И так спокойно отчужденье
Свинцовой грусти в облаках –
Остановись, шепчу, мгновенье…
Хоть паутинкой на губах.
Коснись меня прозрачной нитью,
Поймай пунктиром серебра,
И как вино я осень выпью,
И как костер сгорю дотла
В ее неистовых красотах,
В ее бездонной синеве,
Когда туманы на болотах
Рисуют белым путь зиме.
В ее коврах из листопада,
Где алым – гроздья бузины,
Мне спрятать бабочку так надо
В тепле, до будущей весны…
Вплести в кленовые распятья
Прожилок ленточку души,
И будет лес листву, как платья,
Снимать, смущаясь наготы.
И я с себя сдираю кожу
Обид, тревог и суеты –
Добро в себе лечу и множу
Прикосновеньем красоты…
Лето в разгаре
Лето в разгаре, а листья уже пожелтели,
Первые листья, уставшие ждать тишины,
Крылья бы им, и они бы тогда улетели
В дальние страны, где долгие зимние сны.
Я бы за ними..., мне выспаться хочется тоже -
Только во снах становлюсь я на время собой,
Но возвращаюсь обратно, где всё непохоже,
Где всё не так в этой жизни, и где я чужой.
Плачут рассветы холодной росою на травы,
Трогает осень ночами поверхности вод,
Там, за дождями поймём мы как были неправы
По отношению к тем, кто нас любит и ждёт.
Мне бы напиться дождями, умыться росою,
Смыв с себя пепел чужих и взаимных обид,
Только вот знаю, что там, над моей головою,
Может быть кто и поверит, но вряд ли простит.
Ветер сдувает с ладони песчинками годы,
Сфинксы молчат, и бездонно молчанье веков,
Где-то за будущим эхом слепой непогоды
Прячется голос моих не озвученных слов.
Я бы сейчас мог бы выкрикнуть это сильнее,
Только зачем, если хочется стать тишиной,
И прошептать: люди..., будьте друг к другу добрее,
Будьте с другими такими, как сами с собой...
Отцу
Вот такая беда… умирает отец,
Синеглазый, седой и упрямый –
Не зовите врачей… поздно… это конец…
Положи меня, сын, рядом с мамой.
Сколько жизнь ни живи - пролетает как миг
То ли искоркой, то ли звездою,
И молчит… и всё смотрит любимый старик
На портрет той, что ждёт за чертою.
Двадцать третью весну он висит на стене,
Двадцать третью весну – как икона…
И теперь ты его забираешь к себе
Из и так опустевшего дома.
Я уже его речь понимаю с трудом,
Обнимаю: ты мой самый-самый…
А отец через боль каждый раз об одном:
Положи меня, сын, рядом с мамой.
Там, куда он торопится, тоже весна,
И цветенью нет срока и края,
Там его обязательно встретит она –
Моя мама навек молодая.
Две косы ниже пояса, тоненький стан,
За глаза не полцарства – полмира!
Он влюбился в неё, сирота – хулиган,
Деревенский певун и задира.
Ополчилась родня – за кого?! Голодрань.
На деревне беднее и нету.
Но всю ночь пел баян: я люблю тебя, Ань!
И смолкал только ближе к рассвету…
…Мне неважно, что скажут: он всё-таки пил…
Пьянство – грех не страшнее другого,
Я люблю его так же, как маму любил -
Не святого люблю, а родного.
Умирает отец, вот такая беда,
Сердце биться в разлуке устало,
И по впалой щеке одиноко слеза –
Словно звёздочка с неба упала…
* Егоров Николай Васильевич
27. 07. 1938. – 04. 05. 2008.
Не считается ?
Не считается, если нечаянно?
Если совесть последнею стервою
Проспала во мне что-то от Каина,
Не окликнула, что же я делаю!
Не считается, если не помнится?
Не саднится в душе и не капает,
Если сука такая – бессонница
Мое горло ночами не лапает…
Не считается, если запретное
Мне до зуда глаза промозолило?
Если тварь – эта жизнь беспросветная
Ничего мне сама не позволила…
Не считается, если не спрошено,
Да и впредь никогда не узнается,
Если зубы от ужаса в крошево,
Ну, ответьте же – не считается?
Не стыдиться, не помнить, не маяться…
Все в порядке? Ну, как оно дышится?
Только вот ни хрена не прощается,
Не забудется мне и не спишется!
Это знаешь, имеет значение –
Жил ты искренно или паскудою,
И хрипел ли в петле осуждения
Чьих-то глаз беззащитных Иудою…
Расколоться б по зеркалу трещиной,
Отразиться в осколках уродиной –
Лишь бы трусом не слыть перед женщиной,
И предателем – перед Родиной.
А у Бога, по краю отвесному,
Станет поздно метаться и каяться,
Там, я знаю, все будет по – честному,
Оправдание – не считается…
А вот интересно
А вот интересно, зачем это надо –
Держать в темноте, но подталкивать к свету…
И крылышки с нимбом Эдемского сада
Вручать соответствующим трафарету?
Коварно пути параллелить веками –
Вот тот на Голгофу, а этот – попроще,
И паперти выстелив чудаками,
Хранить как зеницу нетленные мощи?