“Любимая” – тихонько прошепчу…
Ведь если не успею прошептать –
Где мне тебя во снах своих искать?
Театр-жизнь
Не репетируется жизнь,
Нет повторений и попыток;
Суфлер задумчиво молчит –
Сценарий знает только он,
А мне так хочется украсть
И развернуть небесный свиток,
Или дождаться, что его
Мне в ящик бросит почтальон.
Ведь по-другому не понять
Какую роль на самом деле
Мне выбрал грустный режиссер:
Бубенчик, шпага или трон…?
А мне, хотя бы, третий акт
Прожить собою на пределе,
Чтоб не стыдиться выйти в зал –
Аплодисментам на поклон.
Моя премьера только раз –
Другой такой уже не будет,
А сцена выбрана вот здесь:
Какая есть – такой и быть,
И страшно мне, что зритель мой
За фальшь игры меня осудит,
И все, что пЕрежито мной
Он не захочет пережить.
Тогда к чему весь этот фарс –
Надежды, промахи, потери…?
Не легче ль пОходя комком
Бумажным совесть уронить,
И отказаться от души,
И быть циничным даже к вере,
И не узнать какая боль –
Кого-то дО смерти любить?
Массовкой вылиться в финал
И затаиться у кулисы –
А вдруг спектакль обречен
На оглушительный провал?
… И не увидеть никогда
Лица единственной актрисы,
Ради которой для тебя
Бог эту жизнь и написал…
Санкт-Петербург
Этот город – союзник ветров и промокшего неба,
В поседевшем граните скрывающий мудрость веков,
Я вдохну невский воздух – ах, как же давно я здесь не был!
И шагну в отраженье твоих золотых куполов…
Мне хотелось бы жить как проспекты – так прямо и просто,
Не стыдясь своей памяти и осененным крестом,
Чтобы черные мысли мои как трофейные ростры
Серой бронзой осели на теле ростральных колонн.
Мне не надо спешить, я маршрут этот знаю дословно,
Растворяюсь в прохожих, как будто и я здесь живу,
Мое сердце отдельно и так аритмично – неровно
Бьется в реберной клетке, как птица в силковом плену.
Я хочу посмотреть – может, вырвались, все - таки, кони!
Разве можно Свободу руками упрямо держать?
Успокоится Аничков мост и в ночной полудреме
Будет Пушкина тонкую тень на снегу вспоминать…
А Казанский собор колоннадой радушных объятий
Станет издали звать и Всевидящим Оком моргать,
Исаакий Далматский Святыми крестами распятий,
Будет к Богу тянуться и серое небо пронзать.
Я хочу прикоснуться рукой к месту пролитой крови,
Где спокоен и бледен стоял Александр на краю,
Где в страданье Христос вскинул вверх свои скорбные брови,
И молился навстречу душе, вытирая слезу.
Прошагаю по шахматным клеткам до стен Эрмитажа,
Подниму свою голову – Ангел мне молча кивнет,
Справа к небу прикована долгом Атлантова стража,
Им нельзя отдыхать – небо вниз на людей упадет.
Я дойду до Реки, а на ней – ледяные торосы,
Через лед бастионами крепость на остров легла,
Как стояли в каре декабристы в такие морозы,
Мне в замерзшие уши звенели цепями ветра…
Я остался бы здесь навсегда – так я им околдован,
Если б только сейчас развели все мосты на Неве…
Но пора мне обратно – к вокзалу. Я тоже прикован,
Словно прочною цепью, железной дорогой
к Москве…
Два лебедя
Два лебедя – белый и черный,
Волнуя зеркальную гладь,
Скользили… и мир отраженный
Я снова пытался понять.
Где черное – это земное,
Где белое – это душа,
Где жизнь для меня не с тобою
Не так, чтобы и хороша.
К лицу два оттенка примерить,
Где неба раскрытого зонт
К земле, так хотелось мне верить,
Пришит через шов-горизонт.
Где ветер – дыхание Бога,
Где Ангелы плачут дождем
О тех, кто ушел… и немного
О тех, кто уйдет, но потом.
Смотреть на созвездия сферы,
Сквозь синюю бездну пути,
Прикинуть – пожалуй, без веры
До верха никак не дойти.
Здесь облаком не дотянуться,
Здесь птичьим крылом не достать,
Но можно попозже проснуться,
Чтоб дольше чуть-чуть полетать…
И в золоте жидком заката,
Плывущем на Белую Русь,
Мечтать, что быть может когда-то
Я снова на Землю вернусь…
Дождем или хлопьями снега,
Снежинкой, рассветной росой,
Шагнуть из бездонного неба,
Чтоб встретиться снова с тобой…
Радуга
Под дождик подставляя листья рук,
Тонул в прохладе вечер соловьиный,
И тоненькой, как веточка, рябиной
В окно стучал мне, словно старый друг.
Весь в брызгах, говорил он: Посмотри,
Как чисто небо вымыто дождями,
И радуга звенящими цветами
Мазнула высь, как будто изнутри!”
Он обещал мне насовсем отдать
Все семь полосок – только б не обжечься!
Не вздумай от подарка, мол, отречься,
Ведь большего зачем от жизни ждать?
Полоска первая, ты помнишь – красный конь?
Здесь память детства и еще – отвага,
И кровь отцов на лестницах Рейхстага,
И нежных губ касания огонь.
Оранжевая – Солнышко в окно
Пронзительным, закатным небосводом,
И запах апельсинов с Новым годом
Оранжево сплетается давно.
А желтым – это Осень по лесам,
Прозрачными крылами обнимая,
Окрасит старость, чтобы золотая
Звучала нота по седым вискам.
Зеленый цвет, как отраженье глаз
Любимых, что тревожат глубиною,
А разве ты не хочешь, чтоб с тобою
Она не расставалась ни на час?
И небо голубое в вышине
Плескалось бы вселенской тишиною,
И синею, заветною мечтою
Спускалось бы, покорное, к тебе?
И чтобы фиолетовый рассвет
Не заблудился в сумерках тумана…
Да что тут думать? Я же без обмана
Всей этой радуги тебе отдал бы свет!
… А я не взял. Да, собственно, зачем?
Она не сможет жить в моей квартире.
Без этих красок станет тускло в мире,
Ведь радуга на небе – это всем…
Кул-Шариф
И я стоял, о времени забыв,
Остановив дыхание и сердце,
И белой лилией плескался “Кул–Шариф”
В расширенных глазницах иноверца…
Нет, он меня в ногах не замечал,
Взмывая геометрией к Аллаху,
А мне на плечи дождь с зонта стекал
И прятался под мокрую рубаху.
Сливалась синь с распахнутых небес
И застывала в куполах мечети,
И витражей стремительный отвес
Светился всеми красками на свете.
Пронзали минареты небосвод,
Как иглы, тонкоствольными телами,
И падал в бесконечность их полет
Своими белоснежными крылами.
И мне казалось – он совсем не юн,
Величие и мудрость всех столетий
Ко мне спускались с минаретных струн,
Со всей Казани и со всех мечетей.
Арабской вязью морщилась стена,
И прах былого спал под основаньем,
Я понимал – ему не до меня,
Застывшего безмолвным изваяньем.