И в это опять-таки легко было поверить, так как всякий опытный экспериментатор убежден: прибор не переносит плохого настроения, в лучшем случае он просто отказывается работать, чаще всего начинает врать. Почему – неизвестно. Но факт остается фактом. Непостижимо тесная связь устанавливается у прибора с исследователем. Сейчас, когда наука поставлена на поток, когда почти все эксперименты ставятся бригадой, личные контакты ослабевают. Но там, где работа идет один на один, они все равно есть. И чем сложнее машина, тем глубже конфликт, который может между ними возникнуть. Каждое такое столкновение – это стресс. Общение со сложной машиной, со сложным пультом управления – это всегда накопление стрессов.
Но откуда эта мистика, откуда столь не простые отношения с кусками холодного металла? Мало ли сложностей у нас друг с другом, чтобы еще в машины вкладывать душу?..
Тысячелетиями человек очеловечивал все вокруг – природу, зверей, воду, дома. В доме жили домовые, в воде – русалки, в зверях – души умерших людей. Прежде чем вырыть из земли съедобный корень, североамериканские индейцы просили у него прощенья. Эскимосы наливали в глотку убитого тюленя немного пресной воды: ведь зверь дал себя убить только затем, чтобы напиться несоленой воды. Человек очеловечивал и то, что выходило из его рук, орудия труда. В контакт с вещью, в общение с ней он подсознательно вносил человеческое.
Как происходило общение человека с механизмом в прежние времена?
Машина старательно имитировала человека внешне. Потом техника перешла в область наивной бионики: поршни, рычаги, клапаны воспроизводили движения человеческих рук. Или же секреты были выставлены наружу. Механизм одной из первых машин, сыгравших выдающуюся роль в культуре и в формировании психического склада человека, – часов – был обнажен для зрителя. Любопытный горожанин какого-нибудь XV века мог увидеть, как поворачиваются колесики.
Часы, конечно, таили в себе загадку, но ее легко приписывали мастеру.
В средневековье часовщиков считали волшебниками и чародеями, таинственными людьми, обладавшими способностью влиять на души изготовленных ими предметов. Загадку, вероятно, таили в себе и волшебные линзы Левенгука, сквозь которые был впервые увиден микромир живого. Но что такое Левенгук? Одинокий чудак. Вещь, прибор, машина была рукотворна и явственно прикреплена к определенному человеку.
В XX веке все изменилось. Механизмы заключили в оболочку безличного ящика. Машина потеряла свою понятность. Она утратила принцип открытого для всех действия.
Теперь мы видим только начало и результат действия. А остальное? Таинственный человечек – познанные силы природы, сидящие внутри машины, прежде были видимы и управляемы. Как, впрочем, управляемы были во всех наивных религиях древние боги. Люди льстили богам, приносили дары, наказывали, обижа- ¦ лись. Античный человек, тот прямо-таки стравливал богов, интриговал с ними – одним словом, руководил. Так же как руководил, не выпуская из-под своего контроля, вещами. А что знаем об окружающих нас механизмах мы?
Тикающие часы – это понятно. Невидимый, неслышимый электрический ток, бегущий по проводам, – это непонятно. Пневматические двери в лифтах и электричках, турникеты в метро – это тоже непонятно. К ним нельзя привыкнуть, от них ждешь подвоха. Есть люди, которые бросают в турникет в метро по две пятикопеечные монеты, чтобы увеличить время и успеть пробежать. Если бы у турникетов была кнопка: человек бросил монетку, потом нажал на кнопку, приведя в действие механизм, – насколько было бы спокойнее!
Отношение к турникетам – традиционное отношение человека к автоматике. Она всегда внушала ужас, даже когда ее еще не было, когда человек только мечтал, чтобы за него все делали машины. Вспомним волшебные сказки. Распахивающиеся двери, сами собой накрывающиеся столы – у сказочного героя подобные чудеса никогда не вызывали особого энтузиазма.
У Сергея Тимофеевича Аксакова есть сказка. Она знакома всем с детства – «Аленький цветочек». Героиня попадает во дворец, где все устроено с той мерой комфорта, который человечество довольно скоро сумеет себе создать. Героиня читает светящиеся надписи на стенах, «словеса огненные», ест на скатертях-самобранках, катается на колесницах без коней. И тоскует по живым людям: «Во есех палатах высоких нет ни души человеческой».
Если отбросить сюжет, действие рассказов Брэдбери происходит в той же обстановке: сказочные чудеса материализовались, юркие роботы, прячущиеся в стенах, делают то, что делали прежде волшебные силы. В рассказе «Будет ласковый дождь» сверхкомфортабельный дом гибнет из-за отсутствия человека: человек не пришел вовремя на помощь автоматическому уюту. В «Аленьком цветочке» ненужные чудеса рассеиваются и исчезают в ту минуту, когда торжествует любовь: механизированный рай оказывается ненужным и нечеловечным. Нужным становится безобразное чудище, пусть отдаленно, но похожее на человека. Живое.
Багров-внук, Аксаков, пересказывая сказку ключницы Палагеи, не подозревал, что в незатейливой форме поведал о вечных проблемах: о законах человеческого восприятия, о том, что происходит с психикой человека при неосмотрительном употреблении техники, о том, что реализованная мечта не всегда приносит счастье. Не об этом ли, в сущности, предупреждает нас все творчество Брэдбери?..
Человека все больше захватывает процесс автоматизации, все труднее представить ребенка, который бы в отсутствие родителей решился разобрать по винтикам телевизор, чтобы найти, где прячется изображение. Телевизор уже был, когда он родился. Это некая данность. И на телефон ребенок не смеет посягнуть. (Но он уже готов поменять автоматическую игрушку на светлячка, как это делает герой «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского: светлячок «живой и светится».)
В телефоне так же, как в турникете, заключена некая магия. Набираешь номер – слышишь голос. Телефон – вещь, отчужденная от нас, мы в ней не участвуем. Это в начале века надо было совершить некое действие, чтобы позвонить по телефону, надо было покрутить ручку, поговорить с телефонисткой-. «Барышня, соедините скорее, я очень тороплюсь». Барышня что- то путала, соединяла не с тем абонентом, вы нервничали, приводили свои резоны, вы соучаствовали в процессе связи. Существовал промежуточный человеческий момент, телефон очеловечивался, действие теряло магический смысл.
Представьте себе дикаря, которому дали телефонную трубку, и он внезапно услышал голос приятеля. Ему стало бы страшно, правда? Но если голос приятеля вызвал стоящий рядом колдун, это, конечно, тоже таинственно, но не так страшно. Появилось связующее звено, коммутатор, это он взял на себя тайну.
У нас нет колдуна, ученого человека своего времени, творившего вполне научные для своего времени чудеса. Почти совсем исчезли и телефонистки. Мы вынуждены общаться с миром автоматов без коммутатора, без одушевляющего их начала. Хорошо сказал об этом Норберт Винер: «Силы машинного века вовсе не сверхъестественны, но все же они не укладываются в представления простого смертного о естественном порядке вещей».
Конечно же, это происходит не на сознательном уровне. Мы знаем, что такое электричество, мы смутно соображаем, как устроен телефон, и про телевизор, поднапрягшись, мы сумеем что-то вспомнить, мы собираем установки собственными руками. Мы твердо усвоили со школьной скамьи, что никакой м-истики нет. То, что мистично, просто пока не познано. Мы знаем…
Но в общении с любыми автоматами это знание не помогает. Слишком за короткий срок вошли они в нашу жизнь. Психика человека едва успевает приспосабливаться к ним. Может быть, поэтому мы неосознанно ждем от машин действий, которых они никак не могут произвести.
Человек очеловечивал «первую природу». Попав внезапно – внезапно в перспективе тысячелетий – в окружение природы второй, он невольно перенес на нее груз прежних, не изжитых до конца страхов и опасений.
И вот психологи замечают: когда человек «выходит на машину», то есть идет считать свою задачу на ЭВМ, он норовит сделать это вдвоем, хотя вполне мог бы работать один, – факт, широко известный каждому практику. Видимо, когда человек спорит с телефонисткой, когда его толкает локтем сосед по ЭВМ – это нужно, техника при этом очеловечивается.