НАЕДИНЕ С СОБОЙ
(Замочная скважина в мир неразгаданных морфем)
Каждый из нас, независимо от образовательного уровня, вероисповедания, ареала обитания и
места работы – кладезь мудрости. Что бы порою ни было написано на лице. Или в паспорте.
Только мысли эти пропадают втуне: слово куда проворнее воробья: вылетит – точно не поймаешь.
А многим ли хватает времени, да и терпения, чтобы перенести на бумагу хотя бы ничтожную
часть «продуцированного» персональным винтиком коллективной машины времени – мозгом. А
ведь именно в результате его малозаметного и неощутимого «буль-буль» появляется «варево», тысячелетиями «питающее» интеллект земной цивилизации.
Так что – не ленитесь, записывайте, чтобы кто-то через «замочную скважину» морфем имел
возможность заглянуть в недалекое, далекое и очень далекое прошлое!
Мысли – еще те скакуны. А если их, к тому же, хотя бы слегка пришпорить…
Пирятин. Утро жизни (1955-1965)
Страницы этого раздела написаны только в 2008 года. Однако, поскольку они хронологически –
начало моих начал – то и открывают книгу.
Конечно, многое в памяти стерлось. Но и того, что осталось, надеюсь, окажется достаточно, чтобы хотя бы пунктирно обрисовать утро жизни среднестатистического пацаненка ТЕХ
времен.
***
Мой отец, Михаил Филиппович, родился 27 ноября 1923 г. в с. Белоцерковцы Пирятинского
района Полтавской области. Имел брата Антона и двух сестер – Ольгу и Наталью. Жили все очень
бедно, поэтому об образовании, даже начальном, речи не шло: выживали аттестатов и дипломов.
Отец до войны за кусок хлеба пас общественных гусей и свиней. Когда район заняли фашисты, вместе с другими юношами и девушками попал в Германию. Работал у бауэра (тамошнего
фермера), на железной дороге. Кормили похлебкой из брюквы, за людей не считали.
Однако, по воспоминания отца, пленные пытались морально поддерживать друг друга. Самыми
же подлыми оказались поляки – к остальным относились свысока, никогда ничем не делились,
«стучали» охранникам.
По окончанию войны отец оказался в американской зоне. Несколько месяцев провел в лагерях для
перемещенных лиц. Говорил:
– Если бы имел хоть один класс образования, загремел бы в Сибирь, а так обошлось.
Кульминацией допросов стал вопрос следователя
– Почему ты, когда село заняли немцы, не ушел в партизаны?
Отец задумался и искренне ответил:
– Не знаю.
Офицер посмотрел на него:
– А какое у тебя образование?
Услышал в ответ:
– Никакого!
И подвел черту:
– Только это тебя от лагеря и спасает.
Так отец вместо Сибири попал в Белоруссии – поднимать ту из послевоенных руин. Холод, почти
голод, отсутствие одежды. А еще – отношение к таким, как отец, побывавшим в немецком
рабстве: мол, место вам на Колыме...
***
В родную деревню вернулся лишь через несколько лет – с искалеченным здоровьем (туберкулез
легких).
Работать устроился на кирпичный завод в райцентре. Впрочем, завод – слишком громко сказано.
На самом деле, это был земельный участок, на котором выкопали несколько круглых, по форме
похожих на традиционный фонтан, ям, каждая из которых называлась «мялкой». В центре
вкапывали вертикальную ось, от которой до края клали отесанное бревно.
С неподалеку расположенного карьера закрытыми телегами (бестарками) возили глину, которой
наполняли мялку. Из бассейна посредством шланга заливали воду. «Мяльщик» (одним из них и
работал отец) лопатой перекапывал массу, постепенно превращала ее в нечто похожее на
мармелад.
Тогда к середине бревна привязывали нечто похожее на гибрид колеса с танковым ежом, а с края –
впрягали лошадь, которая, ходя кругом, доводила «мармелад» до соответствующей кондиции. Под
конец массу заутюживали по глади огромной доской и ...начинался собственно процесс
«изготовления» кирпича.
На краю мялки устанавливали самодельные грубые дощатые столы, к ним с «лотками»
(деревянные формы на три кирпича) подходили женщины-формовщицы. Мужчины лопатой
выбрасывали наверх неподъемную смесь (сырую глину), работницы руками бросали ту в ячейки, приглаживали небольшими дощечками и несли метров за сто, выкладывая на землю. Процедура
повторялись сотни раз (пока в мялке не заканчивался совсем не сладкий «мармелад» или не
начинался дождь). Ряды кирпича-сырца сушило солнце.
Через некоторое время (это напрямую зависело от температуры воздуха и силы ветра)
«строительный материал» женщины, среди которых была и моя мать, двумя гладкими дощечками
поднимали и ставили ребром – чтобы лучше сохло. Затем кирпич тачками отвозили и складывали
в штабеля под «катрашками» (примитивные здания с крышами, но без стен). На сквозняках
процесс высыхания еще ускорялся.
Далее кирпич – уже мужчины – теми же тачками везли в печь обжига, где температура достигала
70-80 градусов и поэтому даже зимой там пахали полураздетыми. «Садчиками», что невероятно, работали и женщины, хотя их было немного.
Платили копейки. Однако и им были рады – а на какие шиши жить? И, наоборот, печалились, что
заработки сезонные – от тепла к теплу. А если лето выдастся дождливым, то и в июне или июле
ничего не получишь.
Как-то спасало и то, что предприятие имело собственную кухню, где можно было в долг
перекусить.
Давали «под запись в тетрадь» и продукты в лавке, расположенной на территории завода. Еще и
сейчас помню вкус конфет-подушечек, которые родители приносили мне в день получки: ровно
100 граммов в свертке из несимпатичной серой бумаги – с такой изготовляли мешки под цемент.
На заработанное за четыре-пять (в зависимости от погоды) весенне-летне-осенних месяцев надо
было одеваться, питаться, платить за хату, которую нанимали, покупать обязательные облигации
государственного займа, а еще ...строить собственное жилье. Злому врагу не пожелаешь того, что
выпало на долю того поколения!
Привычная ситуация: если отец вышел из дома, мы с матерью сидим на привязи. Ведь сапоги (на
размеры тогда никто не обращал внимания!) одни – на троих.
***
Как я уже сказал, образования отец не имел никакого – не только не читал и не писал, а долгое
время не умел даже расписаться, ставя на соответствующем месте крестик. Уже где-то под 30 с
помощью жены научился с горем пополам ставить на необходимых бумагах корявый автограф.
Вопреки всему, он оказался от природы чрезвычайно мудрым человеком. А еще – мастером
«золотые руки». Наверное, не существовало ничего, чего бы он, взявшись, не сделал.
Причем в основном – из подручного или, как сейчас говорят, некондиционного материала
(кондиционного или не было вообще, или его не за что было купить).
Соседи поныне удивляются погребу, который «Михаил сам выложил». Это, действительно, целая
эпопея.
С погребом у каждого хозяина возникало минимум две проблемы.
Первая – где выкроить для него место (на 6 выделенных государством сотках – дом, сарай, туалет, садок для поросенка, а еще неизменные огород с садом).
Вторая – как его построить, чтобы во время заливных дождей или таяния снега он не протекал.
Так вот, отец первым и единственным в Пирятине развязал оба затруднения одним мужицким
махом.
Для этого снес старый сарай, на его месте выкопал здоровенный погреб, выложил его изнутри
кирпичом (раствор изготовлял из извести, а не привычного цемента, чтобы подземная постройка