всегда оставалась сухой), причем – в форме …арки. Над ним возвели новый, тоже кирпичный
(предыдущий был саманным) сарай. С торца последнего возвел «шею» – вход в погреб,
забетонировав верх и залив его смолой. В свою очередь, эта самая «шея» исполняла роль дорожки
к туалету.
Чудо архитектурного искусства не заняло ни сантиметра свободной и столь нужной в хозяйстве
земли и, конечно, никогда не протекало. Кому интересно, или кто не верит, могут съездить в
Пирятин и на ул. Чкалова, 2 – убедиться в сказанном мною воочию.
***
Отец никогда не поднял на меня руки (только раз поставил в угол коленями на соль), но я его
боялся, как огня.
***
Со своими родителями отец пребывал «в контрах». Черная кошка между ними пробежала, когда, возводя на копейки собственное жилье, отец попросил у тех пару деревьев (не фруктовых!), росших на лугу в конце огорода. Те отказали, уточнив причину:
– Пусть растут! Может, когда-нибудь Антон (брат отца – авт. ) вздумает строиться, то будут ему.
Отец этого им никогда и не простил.
Результат: его мать, а свою бабку Катерину я видел лишь однажды. Она побывала возле нашего
дома. Даже во двор не зашла. Так и сидела на телеге, пока дед о чем-то разговаривал с моим
отцом. Слышал, что на старости она была совсем немощна, много месяцев не могла слезть с печи
и так на ней и померла.
Дед, хоть и не часто, у нас бывал. В основном, когда приезжал на базар. Переночует, утром пойдет
и больше – до следующего раза – мы его не видим.
В глубокой старости его не миновала саркома, и бедолаге отрезали ногу.
***
Денег едва хватает на еду, поэтому спиртное – роскошь. Если, к примеру, неожиданно появляется
гость, то меня посылают в магазин за бутылкой вина за 1.02 («Плодово-ягодное») или 1.22 («Белое
крепкое») рубля.
Другие «перебиваются» самогоном, который обходится примерно в такую же сумму, как вино, но
в среднем в 2,5-3,0 раза крепче шибает в голову (первач – тот вообще с ног сшибает!). Увы, у нас –
проблема. Заниматься самогоноварением, которое осуждает закон и мораль, отец не может себе
позволить. Однако иногда на рьяные уговоры матери все же поддается. Но в день, когда «процесс»
переходит в активную фазу, из дому …уходит. Дабы, так сказать, не видеть нарушения закона.
***
Дядя Антон самостоятельно овладел профессией портного и всю жизнь шил не только себе, но и
на продажу галифе с толстенного сукна. Жил (примаковал) в с. Дащенки Варвинского района
Черниговской области. Детей не имел. Его жены я никогда не видел, а в гостях у них никогда не
был.
При жизни заработал неплохие денежки, о чем сам не раз говорил. Держал их на сберегательной
книжке. А сам всю жизнь ни летом, ни зимой не снимал темных суконных галифе и сапог.
Под конец земного пути сильно болел (подозреваю, что это был рак) и кончил свои дни в сарае
двоюродной сестры, которая не хотела держать его в доме. За то, что «присмотрела», дядя, по
слухам, отписал ей свои накопления.
***
Тетя Ольга, влюбившись в молодого солдата, ему отдалась. А когда тот ее бросил, от отчаяния
выпила, разведя, дуст. Жизнь ей спасли, но не здравый смысл.
Она превратилась в тихую добрую причинную – ко всем приветливо улыбалась. Часто оставляла
подворье, путешествуя (довольно регулярно посещала и нас) и возвращалась в Белоцерковцы.
А однажды исчезла навсегда.
***
Лишь однажды, уже женатым, я был у тетки Натальи, жительницы с. Яцыны Пирятинского
района. Вместе с отцом, женой Надеждой и товарищем-студентом Георгием Лелюхом помогали
посадить огород.
Ее муж оказался пьяницей, которого она вытурила. Родила четырех детей – трех сыновей и дочь
Нину. Старший из сыновей окончил военное училище, женился, дослужился до полковника и жил
в Москве. Вытащил в Первопрестольную и братьев с сестрой.
Что всегда удивляло, так это то, что дети, имея приличные зарплаты, не очень беспокоились о
матери. Во всяком случае, одна из стен ее избушки была подперта огромными кольями, поскольку
валилась наземь (в щель свободно проходила рука взрослого человека). И женщина так жила на
протяжении многих лет. Сыновей и дочь, которые частенько наведывались в отпуска, ситуация не
тревожила.
Еще один нюанс: наезжая в Яцыны, москвичи, как мы их называли, дорогой и туда, и обратно
останавливались на ночевку у нас. Как и положено, их щедро угощали, давали гостинцы (помню, когда Нина, выходя замуж, не имела приданого, моя мать вручила ей все постельные
принадлежности). А вот они в дом заходили неизменно с пустыми руками...
Под глубокую старость тетку, как говорят у нас, «забрали в Москву дети». Дальнейшая ее судьба
мне не известна, скорее всего, женщины уже нет в живых.
***
Моя мать, Бондаренко Анна Антоновна, родилась 28 ноября 1927 в с. Майорщина Пирятинского
района Полтавской области. Имела двух братьев – Николая и Михаила. Ее мать (а, следовательно, моя бабушка) Клавдия была из довольно зажиточной семьи: в приданое родители ей дали не
только корову, но и пару лошадей. Однако семейная жизнь у нее не сложилось: муж оказался
гулякой и мотом.
После развода молодая женщина осталась с тремя детьми. А тут – голод 1933 года. Выжили, по
воспоминаниям моей матери, благодаря корове, которую, кстати, держали в доме, рядом с собой: боялись, что ночью кормилицу украдут.
В середине 30-х бабка, забрав с собой мою мать и Николая и оставив маленького Михаила с
бывшим мужем, двинулась на Пирятин. За деньги, вырученные за корову, купила на Заречье
небольшую избушку. Перебиваясь случайными заработками – стирала у евреев, полола людям
огороды – отправила дочку в школу (брат не захотел) и та успела до войны закончить семь
классов. Кстати, всю жизнь она очень гордилась похвальной грамотой за хорошие успехи.
А еще часто вспоминала, какой вкусной была печеная тыква, что его мать давала в школу. И как
не имея терпения дождаться перерыва, украдкой совала руку под парту и пальцем отковыривали
толику той бедняцкой роскоши.
После того, как немцы оставили Пирятин, мать училась на портниху, однако работы по
специальности для полусироты не нашлось, вот и прибилась к кирпичному заводу (производство
на нем небезосновательно считалось тягчайшим и наихуже оплачиваемым).
Да, во время войны сгорела их избушка. Некоторое время перебивались в землянке, которую сами
и вырыли.
***
Трудилась мать, как сама горько шутила, «старшей куда пошлют». А поскольку даже такой
работы не хватало, то должна ...где-то подрабатывать. А где? Выход один – что-то перепродать.
Однако не думайте, что тот вынужден «бизнес» имел сходство с нынешним посредничеством.
Нет!
Два примера.
Первый. Мать с бабкой с латаными-перелатаными мешками попутным транспортом добираются в
соседний, богатый мелом, район. Накапывают, сколько могут на плечах утащить. И – домой. А
потом носят это добро на базар, где пытаются продать стаканами (на большее у народа не хватало
денег).
Второй. Мать с отцом, одолжив денег или собрав свои последние, покупают мешок картошки.
Вечерами перетирают теркой в корыто. Ждут, когда на дне осядет крахмал. Собирают. И так
несколько раз, стирая пальцы в кровь. Далее крахмал мать пытается сбыть на базаре – опять
стаканами.
Помню, как она не плакала – рыдала, когда, по дороге из торжища, через дыру в кармане (не
имела клочка, чтобы ее залатать) потеряла 100 граммов масла. Как возвращалась несколько раз, надеясь тот, без малейшего преувеличения, дефицит и деликатес найти. Где там, повезло кому-то, а не ей!