- Это плохо, - покачал головой начальник. - Видать, лечиться нужно. А вот то, что ты трезвенником стал, - это хорошо, давно бы поступить так стоило. Я до сих пор жалею Мишу Молчкова. Какой парень, какой шахтер! И все-таки искалечил себе жизнь. А что его привело к этому? Водка! Не пей он ее - не было бы и беды. Так ведь?
- Так, товарищ начальник.
- Ну, а теперь говори, с чем пришел?
Ковальчук подал заявление.
- Все ясно, Степан Романович, - проговорил начальник шахты, читая кривые строчки заявления. - Рад бы тебе помочь, но сейчас не могу. Ты знаешь, какие дела у вас в бригаде?
- Знаю! Вся душа изболела. Ребята ослабили дисциплину. Шапочка хороший шахтер, но нет у него бригадирского опыта. Будем ему помогать. Парень он очень честный, трудолюбивый, руководить, конечно, научится, но не сразу.
- Все это верно, - согласился начальник, надевая серую кепку. Бригадирами сразу люди не родятся. Семен Шапочка, безусловно, когда-то будет отличным бригадиром, но нам сегодня требуется такой бригадир, ты понимаешь меня. Стране нужен уголь. И мы должны его дать. Пусть Шапочка еще год-два поработает звеньевым, он молод. Одним словом, я вот к чему речь клоню... За прошлый трагический случай мы тебя наказали, сняли с бригадиров. Не приятно нам было, сам понимаешь: безответственность, пьянка, убийство. Много разных разговоров было. Все это в прошлом. За десять месяцев ты заметно исправился, факт!.. Это нас радует. И мы вместе с секретарем парткома и председателем профкома решили восстановить тебя в бывшей должности. Принимай, Степан Романович, бригаду и исправляй дело. Месяца через два дадим тебе не только отпуск, но и путевку в санаторий. Договорились?
Степан опустил голову.
- Я не возражаю, товарищ начальник, - сказал он, беря обратно заявление. - Но как посмотрит на это Шапочка? Ему обидно будет...
- Не будет! - заверил его начальник. - Шапочка уже дважды приходил ко мне с просьбой вернуть тебя в бригадиры. Завтра я собирался вызвать вас обоих по этому вопросу. Бригаду нужно поднять и восстановить ей былую славу. Конечно, придется крепко помозолить руки. Думаю, скоро снова будем вам аплодировать. Так и передай горнякам. На место Молчкова сам подбери хорошего паренька. Вот и все у меня. Завтра с утра принимай бригаду и спускайся в забой. Я как-нибудь побываю у вас.
- Понятно, товарищ начальник. До свидания.
Дня через три после этого разговора, придя с работы домой, Ковальчук увидел в комнате незнакомого паренька, с маленьким чемоданчиком в руке. Он был приятный на вид, круглолицый, с темно-русыми волосами, выше среднего роста, застенчивый и молчаливый. Юноша несмело представился и вручил Степану письмо от Миши Молчкова. Ковальчук долго и внимательно читал письмо друга, по несколько раз возвращаясь к отдельным словам и фразам. Михаил коротко сообщал о своей жизни в лагере и убедительно просил его помочь подателю этого письма, Алеше Волчкову, устроиться на работу. Бережно сложив письмо квадратиком, Ковальчук положил его в нагрудный карман и посмотрел на парня:
- Сейчас пообедаем. Алеша. Раздевайся и садись, будь как дома. Борщем-то вас не часто кормили. Из лагеря-то давно?
- Уже полмесяца, - ответил Волчков. - Два года на казенных харчах прожил.
- Такой молодой - и два года!? - удивился Степан.
- Потому и угодил в лагерь, - задумчиво пояснил паренек, вешая на крючок стеганный ватник. - Колхозные корма спалили мы. Неумышленно, конечно. По молодости и озорству получилось. В ночном лошадей пасли. Человек шесть ребят было и я, за старшего. Расположились у стогов на ночевку. Раздурились шибко. Кто-то из ребят закурил, а потом неосторожно бросил окурок. Сено очень сухое было и сразу запылало. Все сгорело. Вот мне, как старшему, тогда и дали два года. Теперь не хочу в колхоз возвращаться: смеяться будут. Да и нет у меня никого там. Родители мои умерли.
- Смеяться над тобой никто не будет. Но ничего, найдем и здесь тебе работу, - доедая борщ, проговорил Ковальчук. - А Миша-то как чувствует себя?
- Не плохо. Его заключенные любят. Только уж очень он скучает. Я у него работал в бригаде последнее время. Дело он знает и к людям хорошо относится. Правда, выседки много ему дали: десять лет! Голова поседеет, пока пройдут они.
Степан тяжело вздохнул.
- Ну, а ты в шахтеры пойдешь? Специальность тяжелая, но благородная. Миша ничего тебе не рассказывал?
- Рассказывал. Часто вспоминал донбасских горняков. Об угле много говорил, черным золотом называл его. Я согласен идти на шахту. Силенка у меня окрепла. Целый год в лагере лесорубом работал. Это тоже нелегкое дело, но я справлялся.
- Завтра поговорю с начальником и постараюсь взять тебя в свою бригаду, - сказал ему Ковальчук. - Сначала учеником поработаешь, а потом и в забойщики переведем. Жить пока у меня будешь. Найдем квартиру переселишься. Устраивает тебя это?
- Спасибо, устраивает.
*
Лагерь заключенных размещался на огромной лесной поляне, обнесенный высоким рыжим забором. По углам бревенчатых стен громоздились сторожевые вышки; внутри двора, вдоль западной стороны забора торчали черные крыши бараков, мастерских, столовой, бани и клуба. Лагерь напоминал небольшой поселок.
Рядом - второй двор, в широкие ворота которого входила железнодорожная ветка. Много раз в день сюда пригоняли порожняк, а отсюда увозили груженые лесоматериалами платформы. По сторонам ветки возвышались пахучие штабеля плах и теса, бросались в глаза разобранные срубы передвижных домиков, вороха сосновых обрезков. Заключенные работали в три смены. Днем и ночью во дворе стучали топоры, звенело железо, завывали электропилы.
Михаил работал на подвозке бревен к пилораме. Тягостными и мрачными были первые месяцы его лагерной жизни. Вся обстановка удручала его, давила. Но он заставил себя примириться с необычным режимом, даже с работой под конвоем. Зато никак не мог заглушить в себе неприязни к Гвоздю, с которым ему пришлось не только жить в одном углу барака, но и работать в одной смене. Гвоздь это чувствовал и где только мог старался досадить Михаилу. Работал Сашка с прохладцей, для отвода глаз охраны, иногда совсем не выходил на смену, хитрил, придумывая всевозможные причины. Вот и сегодня он болел.
- Грудная жаба у меня, братцы, - жаловался он.
- Все ясно, - загадочно улыбались заключенные.
В первой половине дня он с большим увлечением читал "Всадника без головы", после обеда выспался, а ночью, когда все уже легли спать, завел бесконечный разговор с соседом по нарам. Никакие просьбы товарищей не доходили до Сашки. Михаил никак не мог заснуть. Несколько раз он пытался закутать голову одеялом, чтобы не слышать раздражающего голоса Гвоздя, но это ему не удавалось. Наконец, доведенный до бешенства, Молчков сорвался с нар и, негодуя, бурей набросился на бодрствующего "короля воров":
- Замри, бандюга, ребра поломаю!
- Хо! - издевательски отозвался Сашка. - А ну-ка попробуй! Мало тебе десяти лет, еще прихватить хочешь?
- Но он же прав, Гвоздь! - возмущаясь, поддержали Михаила другие заключенные. - Эгоист ты: сам выспался, а нам не даешь.
- Не умрете! - огрызнулся тот.
Шум разбудил всех спящих, и барак быстро превратился в потревоженный улей Бесцеремонность Сашки вызвала общее возмущение. Через некоторое время, когда в бараке снова воцарилась тишина, неугомонный Сашка повернулся на бок и, глядя в темный угол, где лежал Молчков, шумно посапывая, думал: "Ну, погоди же, слон смуглолицый, я тебе подсуну такую зубастую свинью, что потом пожалеешь".
Утром Гвоздь снова начал жаловаться на головокружение. Так он делал всегда, когда узнавал, что предстоит тяжелая работа. С постели в это утро не поднялся. Врач, заглянувший днем в барак, увидел лежащего Гвоздя: