Однажды, прочитав письмо Таси, Молчков глубоко задумался. Это было под вечер. Письмо Михаилу принес на работу пилорамщик Мещихин. Молчков сразу же распечатал конверт, и глаза его быстро побежали по строчкам. Вдруг лицо Михаила помрачнело, на высоком лбу показались мелкие складки. Он отошел в сторону, присел на бревно и затих. Это заметил не только внимательный Алексей Кузьмич, но и все товарищи. Помолчав несколько минут, Михаил снова развернул письмо, написанное синими чернилами, и, не спеша, начал перечитывать:
"М и ш е н ь к а, д о р о г о й м о й!
Не сердись, но я не могу больше молчать о том, что так сильно волнует меня в последнее время. С каждым днем я все больше и больше думаю, что ты страдаешь не за свою вину. На днях в клубе шахтеров я встретилась с одной официанткой, и она своим рассказом подтвердила мои предположения. Люба, так ее зовут, видела меня, когда тебя судили, теперь узнала и разговорилась. Я отнеслась к ней доверчиво, и она рассказала мне, как вы со Степаном сидели в буфете и как придирался к вам Гришка Федько. Ты уводил Степана от скандала, а получилось, что остался виновным сам. Сердце подсказывает мне, что ты во имя чего-то, может быть, благородного, принял на себя всю тяжесть вины и постарался скрыть от меня причину своего поступка. Я не обвиняю тебя, Мишенька, возможно, ты сделал правильно, но мне порой бывает до боли обидно. Ведь твоя и моя молодость, которая никогда не возвратится, отдана на увядание. А во имя чего?
Степан с тех пор тоже сильно изменился. Он заметно постарел и стал каким-то молчаливым, осторожным. Недавно он привез мне тонну угля и двадцать килограммов муки, попросил принять все это бесплатно, сказав: "Это на зиму тебе". Я убедилась, что он тоже глубоко страдает и чего-то не договаривает. Не сердись, Мишенька, если я причинила тебе неприятности этим письмом. Пиши подробнее о своей жизни в лагере. Вчера перевела тебе деньги, а Степан отправил посылку яблок. Они очень хорошие. Будь здоров. Крепко целую.
Т а с я".
Михаил обхватил руками голову, прошептал: "Милая!.. Зачем ты об этом?.." Все притихли. Алексей Кузьмич умышленно ушел к другой пилораме, остальные молча курили. Только Сашка Гвоздь, не разбиравшийся в тонкостях человеческой души, все время бросал озорные взгляды в сторону Молчкова и ухмылялся. Затем вразвалку подошел к нему и спросил, как всегда, грубо:
- Чего это ты опять нос повесил, Ворон? Аль беда какая дома? Стоит ли орлу беспокоиться?
Михаил уклончиво ответил:
- Беды пока нет, но она может случиться. Друг мой сильно страдает. Хороший парень, жалко.
- Вот оно что! Друг страдает. Это еще не беда, - заговорил Сашка, присаживаясь. - А я думал: не дом ли сгорел у тебя с капиталом... Оказывается, друг томится, страдает. Друзей, Ворон, на белом свете много, но корысти-то в этом никакой. Деньги есть - и друзья с тобой, деньги вышли - и друзья отвернулись. Уж я-то знаю этот звериный закон. Пошли они к черту, чтобы я страдал из-за них! Слишком много будет почести. Да, да!
Молчков закашлялся. Ему было противно сейчас слушать болтовню Гвоздя. Не спеша, он сунул в карман письмо, поднялся с бревна и, уходя к пилораме, сказал:
- Не знаешь ты настоящей дружбы, Шматко, не знаешь! Да и откуда тебе знать ее? Шальная жизнь изуродовала твою душу. Честно говорю: жаль мне тебя.
Сашка хитровато прищурил глаза:
- Нечего меня жалеть, Ворон! Жалеют слабых, а я... Хотя не кошки искалечили мою душу, а люди. Как-нибудь я расскажу тебе свою печальную быль.
- Потом, Шматко, потом!..
Три дня обдумывал Михаил, что ответить Тасе. На этот раз надо быть очень осторожным в выражениях. Тася права, конечно, говоря об увядании молодости. Ей обидно, может быть, и стыдно, что он, первая любовь ее, находится в лагере заключения. Но что же делать? Признаться? А разве легче ей будет от этого?
Подумав, он, наконец, решился написать Тасе так, чтобы она никогда больше не упоминала ему о своих сомнениях. В подобных случаях ложь лучше, чем правда. Главное - была бы спокойной Тася.
И он написал ей большое письмо. Назвал сомнения Таси наивными и неосновательными, просил ее выбросить из головы все ненужное и никогда не слушать никаких сплетен. Письмо получилось содержательным и на редкость убедительным.
Тася не замедлила с ответом. В большом письме она сообщала, что в июне возьмет отпуск и приедет к нему, при малейшей возможности устроится на работу где-нибудь вблизи лагеря и будет как можно чаще видеться с ним.
Это письмо растрогало Михаила. Он одобрял решение Таси и с нетерпением ожидал предстоящей встречи с ней. Но встрече этой не суждено было состояться: в июне началась война. Переписка прекратилась. Молчков тяжело переживал это. Он не мог понять, почему одновременно перестали писать Степан и Тася? Может, случилось что? Очевидно, получилось так: Тася едет к нему, а Степан ушел в армию. В таком случае Тася должна была послать ему телеграмму, а Степан написать письмо из воинской части. Что же они замолчали? Как это тяжело!
Михаил ждал, но письма не приходили. С календаря уже были сорваны июльские числа - первое, второе, третье. Неужели Тася и Степан забыли о нем? Мысленно он начинал обижаться на них, хотя они не были виновными перед ним. Михаил даже не предполагал, что в тот день, когда он собирался написать укоряющие письма в шахтерский поселок, его любимая Тася заботливо перевязывала раны воинам в медсанбате, а Степан, превозмогая усталость, вместе с товарищами отбивал четвертую атаку врага у маленькой речки на Волыни.
С фронта доносились тревожные вести. Противник продвигался в глубь страны, захватывая огромные территории. Были заняты уже многие города Украины, Белоруссии, Прибалтики.
В эти дни навсегда стерлась вражда между Молчковым и Шматко. Они чаще стали встречаться и разговаривать. Какие-то тайные надежды и тревоги были написаны на их лицах. Что же будет с ними? Неужели Родина обойдется без них в эту тяжкую годину? Нет, не может быть! Их руки нужны и в тылу и на фронте. Они будут проситься в огонь войны, чтобы кровью смыть с себя черные пятна позора.
В последних числах июля многие, осужденные на короткие сроки, были освобождены и направлены - кто на фронт, кто на шахты Кузбасса. В группе уезжающих в Сибирь был и Алексей Кузьмич Гусев. Михаил растрогался, прощаясь с ним. Гнетущий камень лежал и на душе бывшего начальника смены. Он не мог говорить без волнения, голос его срывался, душили слезы:
- Крепись, сынок, - сказал он Михаилу. - Буду писать тебе.
Уезжающих провожали рано утром. Михаил сунул в карман Гусеву пачку папирос и три яблока. Подалась команда. Алексей Кузьмич крепко обнял Молчкова, по щеке скатилась слеза. Потом догнал колонну, пристроился в хвосте. Михаил долго махал ему вслед шапкой, пока тот не скрылся за серым косогором, где они когда-то вместе рубили лес.
В этот же день Молчков получил долгожданное письмо от Таси. На голубом конверте стоял воинский штамп и номер полевой почты. Трижды перечитал его Михаил. Тасенька! Милая! Значит, тебя уже давно нет в больнице шахтерского поселка. Война поломала все планы. Не на Урал, а на фронт улетела ты. Как все неожиданно и печально! Ну, а почему же она не узнала адрес Степана? "Он уехал на фронт". Но куда? Фронт слишком большой. От моря и до моря растянулись его боевые линии.
Молчков задумался, опустив голову. Ночью он долго не мог успокоиться и заснуть. Лежал Михаил с открытыми глазами и безотчетно смотрел в темный угол барака. В голове роились тягостные думы. Он воображал себе Тасю в белом халате, сидящую возле раненного воина, притихшую и грустную, как в тот день, когда Михаил выходил из зала суда и кивком головы сказал ей последнее "прощай". Нет, не уснуть теперь! В это время на цыпочках к нему приблизился Сашка Гвоздь, стал на колени и осторожно дотронулся до его плеча.