— Попробуем съесть это, — сказал Брюс, а позже добавил, — Не так уж плохо. Ты очень хорошо готовишь.
— Адресуй свои комплименты консервной компании в этот раз. Но когда-нибудь я тебя еще поражу своим кулинарным искусством.
— Посмотрим. Тихий гомон голосов в лагере иногда прерывался взрывами смеха. Все чувствовали себя расслабленно. Стены из грузовиков и брезентовая крыша представлялись надежной защитой. Люди спали или, собравшись в небольшие группки тихо беседовали. Брюс собрал с металлической тарелки остатки пищи.
— Нужно проверить посты.
— О, Бонапарт, долг превыше всего, — она смиренно вздохнула.
— Это не займет много времени.
— Я подожду тебя здесь. Брюс взял с сиденья винтовку и каску и собрался уже вылезать из салона, как вдруг джунгли наполнились барабанным боем.
— Брюс! — прошептала Шерман и схватила его за руку. Все голоса вокруг них стихли, и единственным звуком в ночи был этот бой. Он был низким и ритмичным, теплый затхлый воздух трепетал от него. Трудно было определить его направление, он заполнял собой все пространство, монотонный, навязчивый, как пульс всего мироздания.
— Брюс! — снова прошептала Шерман. Она дрожала, ее пальцы, в ужасе, впились в руку Брюса.
— Маленькая моя, — он нежно прижал ее к своей груди. — Это просто голый дикарь сильно бьет одним куском дерева о другой. Они не могут нас тронуть здесь, ты это знаешь.
— О, Брюс, это ужасно. Это как звон, похоронный звон.
— Перестань болтать глупости. Пойдем со мной. Поможешь мне успокоить остальных. Они напуганы до смерти. Ты должна мне помочь. Он бережно высадил ее из автомобиля и, обняв за талию, вывел в середину лагеря.
«Что можно противопоставить одурманивающему влиянию барабанного боя?
— спросил он себя. — Шум, наш собственный шум».
— Джозеф, М'пофу, — он выбрал лучших певцов, — мне очень жаль, что сопровождение такого низкого качества, но балуба — это обезьяны, которые ничего не понимают в музыке. Покажем им, как поют бамбала. Они пошевелились, напряженность начала уменьшаться.
— Давай, Джозеф, — Брюс набрал в легкие воздух и начал одну из конголезских песен. Специально фальшиво, так плохо, чтобы его пение резало слух. Кто-то засмеялся. Затем неуверенно вступил голос Джозефа, начал набирать силу. Вступил глубокий бас М'пофу, красиво оттеняя и усиливая тенор Джозефа. Кто-то начал в такт хлопать ладонями, Брюс почувствовал в темноте ритмичные покачивания тел. Шерман перестала дрожать и крепче прижалась к нему.
«Нам нужен свет, — решил Брюс. — Ночничок для моих маленьких детей, которые боятся темноты и барабанного боя». Он, вместе с Шерман, пересек лагерь.
— Капрал Жак.
— Капитан?
— Включайте прожектора.
— Есть, капитан. — Брюс знал, что в запасе есть по две батареи для каждого прожектора. Каждая емкостью на восемь часов. Должно хватить на две ночи.
С двух сторон лагеря темноту разрезали плотные белые лучи света. Они осветили темные джунгли и отраженным светом озарили лагерь так, что можно было различить черты лиц сидящих под крышей людей. Брюс осмотрел их. «Сейчас с ними все в порядке, — решил он. — Злые духи покинули их».
— Браво, Бонапарт, — сказала Шерман. Он видел, что люди улыбаются, глядя на то, как он обнимает Шерман. Хотел было опустить руку, но остановил себя. «Пускай, — решил он. — По крайней мере это отвлечет их от ненужных мыслей». Он повел ее обратно к машине.
— Устала?
— Немножко.
— Я разложу для тебя сиденье. Окно занавесим одеялом.
— Ты будешь рядом? — робко спросила она.
— Конечно, — он расстегнул ремень с кобурой и передал ей. — Носи, не снимая. Даже для предела уменьшенный, ремень был слишком велик для нее. Пистолет болтался где-то рядом.
— Орлеанская девственница, — Шерман скорчила ему рожу и залезла на заднее сиденье. Через некоторое время она тихонько позвала его.
— Брюс.
— Да?
— Просто хотела удостовериться, что ты рядом. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи, Шерман.
Брюс лежал на одеяле. Он был весь в поту. Пение давно смолкло, но барабанный бой продолжался. Он сотрясал джунгли без перерыва. Скользили лучи прожекторов, то освещая лагерь, то оставляя в темноте. Брюс слышал дыхание спящих людей, приглушенное покашливание, бормотание. Он не мог спать. Лежа на спине, заложив одну руку за голову, он курил и смотрел на брезентовую крышу. В его голове пробегали события последних четырех дней: обрывки разговоров, смерть Андре, Боуссье, стоящий рядом со своей женой, разрывы гранат, липкая кровь на его руках, насилие и ужас. Брюс беспокойно пошевелился, отбросил в сторону сигарету и закрыл глаза руками в попытке остановить воспоминания. Но они продолжали вспыхивать в его мозгу, как картинки на экране, беспорядочно, потеряв всякий смысл, но сохранив весь ужас. Он вспомнил муху на своей руке, вспомнил, как она торжествующе потирала лапки, и начал метаться. «Я схожу с ума. Я должен это прекратить». Он быстро сел, поджал колени к груди, кошмар прекратился. Теперь он почувствовал печаль и одиночество. Ужасное одиночество, потерянность и бессмысленность существования. Он сидел на одеяле и казался себе маленьким и испуганным сироткой. «Я сейчас заплачу. Я чувствую это». И, как дитя в объятия матери, Брюс Карри пошел к Шерман.