Только проникнув в сознание предателя и слившись с внутренними жизненными ритмами людского племени, пауки окончательно обрели нити управления. Безошибочно смертоносцы нащупали слабое место в сознании людей и научились ошеломлять их импульсами враждебной воли.
Как знать, если бы не такое вероломство, возможно, никогда бы не довелось людям прятаться по норам и пещерам, спасаясь от охотничьих облав!
Найл размышлял об этом и, к своему удивлению, порой ощущал превосходство над паучьим племенем. Ему, например, никто не объяснял, как проникать в умы своих близких, ютившихся рядом, в одной пещере, а между тем он спокойно улавливал мыслительные вибрации исходившие от отца, брата или сестренок, причем осознавал их мысли ясно, как свои собственные.
Не все открылось сразу, хотя природа и наделила его недюжинными способностями.
Найл начал с малого, постепенно взращивая в себе телепатический дар, пытаясь проникать в сознание каждого попадающегося навстречу существа, будь то стремительная оса-пепсис, закладывающая крутые виражи над головой, или неподвижно застывший на своей белесой нити паучок-шатровик.
Его мысль острым жалом упрямо пронзала мозг сметливого работяги-муравья и глупой тли, которую муравей «раздаивал», чтобы получить побольше сладкого нектара; перед внутренним взором проплывали все инстинкты жука-скакуна и мохнатой гусеницы, прятавшейся в тенистом уголке от жучьих челюстей-лезвий.
Найл не только научился внедряться в сознание этих тварей, но при желании смог взирать на окружающий мир их глазами.
Каждый раз он с неясной радостью думал, что человек, познав со временем саму сущность сознания смертоносцев, сможет когда-нибудь одержать верх над кровожадным отродьем.
Долгие годы даже надежда на освобождение выглядела невероятной химерой.
Казалось, что люди навечно обречены на скотское существование, – малая часть «счастливчиков» получала шанс прислуживать паукам, а большей готовилась иная участь, каждому суждено было попасть в зловонное ненасытное брюхо.
Найл стал избранником судьбы, когда в юности убил первого смертоносца, и произошло это в руинах заброшенного города.
Потом, неоднократно вспоминая тот день, он понял, что, может быть, даже не так важно было просто угробить черное чудовище. Важно было не дрогнуть от страха и проявить твердость.
* * *Можно сказать, что тот, древний мир пошатнулся только тогда, когда человек наконец-то смог противостоять враждебной воле. Без этого он просто не способен был бы раскроить металлической трубкой огромную голову, опоясанную зловещим Восьмиглазым ободом.
Воля не дрогнула, он смог увернуться от мохнатой лапы, чтобы нанести разящий удар, и именно в то мгновение смертоносцы начали терять свое вековое господство.
Жнецы появились позже, когда пауки пребывали в легкой растерянности, единая телепатическая сеть, связывавшая всех смертоносцев, уже легонько подрагивала от паники. А уж потом, с лазерными разрядниками в руках, люди почувствовали себя по-другому, они сразу вспомнили, что когда-то безраздельно хозяйничали на своей голубой планете.
О мести думали почти все.
Каждый мечтал припомнить моря крови, пролитые в прошлом, никто не сомневался, что нужно давить огромных чудовищ и истребить до единого. Жители города так бы и поступили, спалив дотла все паучьи тенета, но Найл, побывав в Дельте, ясно осознал, что самый простой путь мог оказаться и самым губительным.
Он стал избранником Богини Дельты, и именно Нуада удержала его от лобовой сшибки. Исполинское шарообразное растение-властитель, занесенное из далеких миров хвостом кометы Опик, отчетливо впечатало в его сознание мысль: если жнецы все-таки полыхнут молниями по смертоносцам, кровавая жатва не затихнет даже после того, как последняя паутина развеется в прах и будет сожжено последнее паучье яйцо. Люди не остановятся, начнут истреблять друг друга, и круг истории в который раз замкнется.
Пришлось учиться, как уживаться вместе с прежними угнетателями, и с этого момента началась новая эпоха, эпоха взаимного существования. Все нити управления пауками по-прежнему оставались за Смертоносцем-Повелителем, а Найл, избранник Богини Дельты, возглавил Совет Свободных людей.
Восьмиглазые поклялись впредь больше не пожирать людей. Горожане обязались забыть месть и зачехлить стволы лазерных расщепителей.
* * *Телепатические способности Найла с годами не ослабевали, а только возрастали. Они усиливались действием ментального рефлектора, давным-давно, еще во времена рабства, полученного в Белой башне от седовласого Стиига.
Зеркальный диск величиной с ноготь, постоянно висевший на груди Найла, обладал возможностью с невероятной силой координировать воедино разнонаправленные векторы организма. Медальон сводил в едином потоке мыслительные колебания мозга, пульсацию сердца и интенсивность нервного напряжения в солнечном сплетении.
Магические свойства подобных рефлекторов выявились уже в глубочайшей древности.
От старца Найл знал, что золотистые медальоны использовались еще жрецами ацтеков во время кровавых ритуалов, свершавшихся на уступах высоких террасообразных пирамид. Верховный жрец, обычно самый старший в своей касте, с помощью ментального диска внедрялся в сознание жертвы и полностью завладевал ее волей. После этого и начиналось ужасное действо: с юной девушки, погруженной в глубокий транс, заживо сдирали кожу от пяток до подбородка. Ритуал обычно доверялся ловким служителям, орудовавшим острыми лезвиями быстро и сноровисто. Девушка первое время не ощущала страшной боли, находясь под воздействием ментального рефлектора, как под наркозом. Несчастная еще жила и бессмысленно улыбалась, истекая кровью на жертвенном желобе храмовой террасы, когда верховный старец уже напяливал, как одежду, на свое дряхлые плечи нежную мягкую кожу, хранившую тепло молодого тела. Под глухие удары барабанов он начинал сакральный танец, чтобы вымолить милости у суровых богов, и золотистый диск сверкал на впалой груди в лучах багрового заката.
Такие медальоны использовали ассирийские нумерологи и жрецы друидов, пещерные отшельники и некроманты, парижские герметики и тибетские ламы. Средневековые создатели гомункулюсов и василисков, так же как искатели философского камня не могли обойтись без такого отражателя мыслей.
Найл мог поворачивать диск и направлять отражающую сторону к груди, чтобы уменьшить активность действия, но даже это не приносило покоя. В те редкие мгновения, когда он испытывал слабые отзвуки удовлетворения, удовольствия, может быть и счастья, – он все равно невольно прислушивался к тому, что происходит в умах окружающих его людей и насекомых.
Телепатические способности настолько обострялись, что он, уже помимо своей воли, ощущал внутренний ритм окружающей природы. Глядя на дерево, ему ничего не стоило представить себе все процессы, протекающие от самого слабого корневого отростка, ушедшего глубоко в землю, до испепеляемых солнцем листьев кроны.
Ничто не проникало извне в сознание Найла свободно, просто так. Он не мог себе позволить роскошь расслабиться, и в нем всегда бодрствовала инстинктивная холодная сдержанность по отношению к приходящей с разных сторон информации.
В какой-то степени он становился жертвой собственных способностей, потому что стал болезненно обостренно чувствовать все, что творилось кругом. Мечты и воспоминания, надежды и переживания, все мысли чужих людей обволакивали его комком сплошного месива. Радость и зависть, тщеславие и любовь, похоть и нежность, праведность и порок… все это постоянно окружало, стискивало пульсирующим кольцом и давило тяжело, как душный предгрозовой воздух.
Особенно тяжело ему было в последние дни. Бесконечные несчастья, сваливавшиеся на головы горожан, витали в воздухе тяжелым полотном переживаний. Найл и так испытывал невероятные душевные терзания, укоряя себя в гибели Гезлы с мальчишками, а вдобавок к этому он каждой нервной клеткой ощущал и горестные переживания пострадавших.