А пока союзники гадали и рядили чем это всё чревато, беспокойная эльфийка исчезла так же внезапно, как и появилась, вызвав тем самым новую волну слухов и кривотолков. Однако этот шквал пересудов даже близко не стоял с тем девятым валом страстей, который поднялся после возвращения Валиан.
Весть о заключении перемирия между Стигией и Танарисом произвела эффект разорвавшейся бомбы. Ядерной. Кровавых разборок с "братьями по оружию" удалось избежать во многом потому, что первое объявление сенсационной новости состоялось на совместном совещании командующих, проходившем в шатре ле Кройфа — прямо посреди лагеря "мертвецов". Но словесные баталии бушевали не один день. Виннерцы и аместрийцы наперебой обвиняли Танарис в предательстве общего дела, грозя всеми мыслимыми и немыслимыми карами, а в перерывах между угрозами неустанно строчили письма в столицы, извещая правителей о перипетиях ведущихся "переговоров" и требуя новых инструкций. Почтовые голуби носились над растревоженным лагерем целыми стаями, как перелетные птицы накануне сезонной миграции в теплые края.
Бенно, отгородив "нашу" часть лагеря натуральной засечной чертой со рвом и рогатками, за которой располагался классический вагенбург со сцепленными телегами, на все нападки реагировал только многозначительной ухмылкой, ненавязчиво намекая, что ему по большому счету все равно с кем воевать и на последствия он плевать хотел. Поскольку за Мясником и его "мертвецами" уже прочно закрепилась репутация редкостных отморозков, которым сам Илагон не указ, к браваде ле Кройфа все отнеслись более чем серьезно — проверить наши боевые порядки на прочность никто так и не рискнул. Вместо этого оба главнокомандующих, их многочисленные советники с адъютантами и срочно подтянувшиеся из столиц дипломаты принялись осаждать Валиан. Вот тут-то эльфийка и развернулась, полностью раскрыв свои дипломатические таланты.
Если отбросить словесную эквилибристику, то аргументы Валли сводились к следующему: primo — Танарис независимая держава и вправе устанавливать дипломатические отношения с другими странами в рамках имеющейся системы международных отношений. Secundo — никаких действующих союзных договоров мы не нарушали. Напротив! Заключив перемирие с Брейдигом, мы фактически вырвали его из вражеского лагеря, тем самым оказав Лиге огромную услугу. Tertio — более того, подписанием сего исторического документа был создан прецедент, наглядно демонстрирующий прочим вассалам империи возможность выхода из навязанной им коалиции, что может иметь далеко идущие последствия вплоть до полного развала империи Рейнар… Ну и наконец, quatro — достигнутый дипломатический успех нужно как можно быстрее закрепить и развить, то есть заключить уже полноценный мирный договор со Стигией и, объединив силы, изгнать остатки имперской армии за пределы герцогства. В качестве вишенки на торте было еще и quinto — в случае присоединения к нашей коалиционной армии стигийских отрядов, мы получали небольшой численный перевес над силами ле Вейра, что в свою очередь давало неплохие шансы на успех в генеральном сражении. Хотя бы теоретически.
Последний аргумент оказался особенно привлекательным для принца Ронделла. Его высочество от избытка тестостерона в организме уже не знал на кого бы кинуться, так ему хотелось поскорее пожать лавры на ниве полководческого искусства. Не знаю, чего тут было больше: банальной агрессивности или желания иметь хоть какие-то аргументы против стремительно набирающего силу и влияние старшего братца, но перспектива набить морду имперцам настолько возбудила главкома виннерской армии, что он в одночасье превратился чуть ли не в самого активного поборника скорейшего заключения мира с Брейдигом.
Масла в огонь политических баталий подлили и сами имперцы. Ле Вейр, пронюхав о начавшихся переговорах, решил напомнить, кто в доме хозяин, и двинул свою орду на Вагнарию. Брейдиг со всей армией заперся в столице и принялся засыпать наш лагерь и окрестные королевские дворы письмами, в которых прозрачно намекал, что если Лига не окажет ему помощь в самое ближайшее время, то его верноподданнические чувства к императору могут и возобладать над извечным стремлением к свободе и независимости.
Видимо это и склонило, в конце концов, чашу весов в пользу адептов скорейшего замирения со Стигией. Скептики в лице сверхосторожного маршала Аместриса были посрамлены, и наша армия, забыв ненадолго о своих внутренних разногласиях, снявшись с насиженного места, дружно двинулась под стены Вагнарии — вызволять будущего союзника из осады. В рядах деблокирующей армии, верхом на меланхолично переставляющей копыта Рыжухе двигался и я, поминутно оглядываясь на оставшийся позади Тираслин и изредка вздыхая в унисон собственным мыслям — прямо накануне выступления Валли с намеком сообщила, что в столице Стигии, помимо прочего, имеется еще и знаменитый на всю округу храм Лаэты…