Но от маленькой женщины исходили лишь искренние дружеские чувства, казавшиеся Энтрери еще более загадочными, чем любое волшебство.
— Я всегда завидовала женщинам вашей расы, — едко ответила Двайвел, сохраняя при этом совершенно невозмутимое лицо. — Они такие высоченные, на них даже огр мог бы запасть.
Энтрери хохотнул. Такое с ним редко случалось, и он не преминул это отметить.
— Между Шарлоттой и другими людьми, включая тебя, есть огромная разница, — продолжала хафлинг. — Все мы ведем каждый свою игру, иначе нам не выжить, все мы обманываем, водим за нос, замышляем что-то, сбиваем с толку, путаем правду с ложью, добиваясь каких-то своих целей. Другое дело, что цели у всех разные. Тебя я понимаю. Я знаю, чего ты хочешь, к чему стремишься, и знаю, что могу попрощаться с жизнью, если помешаю тебе в их достижении. Но так же твердо я знаю и то, что, пока я не мешаю, ни один из твоих клинков меня не коснется.
— А ведь и Дондон так думал, — вставил Энтрери.
Дондон Тиггервиллис был родственником Двайвел и в прошлом — ближайшим приятелем убийцы. Тем не менее, Энтрери убил этого жалкого хафлинга, вернувшись в Калимпорт после последней схватки с Дзиртом До'Урденом.
— Можешь мне поверить, самого Дондона то, что ты сделал, не удивило бы, — бросила Двайвел. — Он был хорошим другом, и наверняка убил бы тебя, окажись ты в таком же положении, что и он. Ты оказал ему услугу.
Энтрери пожал плечами, не зная, согласиться ли, поскольку до сих пор сомневался в том, что заставило его так поступить. Убил ли он Дондона затем, чтобы избавить его от самого себя, ставшего самому себе обузой, обжору, который был не в силах передвигаться по комнате? Или же он убил его, потому что не в состоянии был смотреть на развалину, в которую превратился хафлинг, убил за то, что он так низко пал?
— Шарлотте нельзя верить, потому что тебе никогда не понять ее истинных целей и намерений, — продолжала Двайвел. — Да, как и многие другие, она хочет власти. Но понять, где она надеется ее найти, невозможно. Верность ей неведома. Ради более выгодной сделки она растопчет любого и каждого,
Энтрери кивнул в знак согласия. Шарлотта никогда не нравилась ему, и, как и Двайвел, он никогда не верил ей ни на йоту. У Шарлотты Весперс не было ни принципов, ни правил, одно лишь бесконечное себялюбие.
— Она не знает границ, — заметила Двайвел. — Мне всегда не слишком нравились женщины, пользующиеся своим телом для достижения желаемого. Я, знаешь ли, тоже не уродина, но при этом мне никогда не приходилось ронять себя так, как она.
Она сказала это весело, и Энтрери улыбнулся. Двайвел и впрямь привлекательна: у нее красивое лицо, она умеет прекрасно одеться и при этом обладает острым умом, проницательностью и умением разбираться в людях.
— Ну и как тебе новый товарищ? — вдруг спросила она.
Энтрери удивленно уставился на нее — умеет же она сменить тему.
— Да меч же, — с притворным раздражением пояснила она. — Теперь ты его хозяин. Или он — твой.
— Я его хозяин, — выделяя каждое слово, ответил Энтрери, кладя руку на костяной эфес. Двайвел недоверчиво поглядела на него.
— Наш поединок с Когтем Шарона еще не состоялся, — признал убийца, — но я не думаю, что меч настолько могуч и мне следует его бояться.
— А разве Джарлакс не думал то же самое о Креншинибоне? — невинно поинтересовалась хафлинг, и Энтрери насторожился.
— Он возвел хрустальную башню, — продолжала всеведущая Двайвел. — А это, если верить старым мудрецам, одно из самых заветных желаний кристалла.
Энтрери хотел спросить, откуда ей известно все это: о кристалле, о Даллабаде, о башне и о том, кто за этим стоит, но воздержался. Само собой, Двайвел все известно, она всегда все знает — и это один из секретов ее притягательности. В частых беседах Энтрери дал ей достаточно намеков, чтобы она сама обо всем догадалась, к тому же у нее было много осведомителей. Если Двайвел Тиггервиллис узнала, что у Джарлакса есть некий предмет по прозванию Креншинибон, то она наверняка сразу отправилась к мудрецам и хорошо заплатила им за сведения о всесильном осколке.