Она чувствовала себя в высшей степени польщенной, понимая, однако, какими опасностями чревато такое доверие. С неспокойной душой Двайвел опустилась на стул и стала внимательно слушать, стараясь ничего не упустить. Первое открытие она сделала, задержавшись взглядом на стуле у дальней стены. Там стояла полупустая бутылка муншэйского виски.
— Да на каждой улице, за каждым углом этого проклятого города их полно, — говорил Энтрери. — Они бахвалятся своими шрамами и оружием, словно это знаки почета, и так рвутся достичь славы, что совсем перестали понимать, во имя чего стараются. Им нужно положение и внешняя мишура, больше их ничто не волнует.
Он говорил вполне внятно, но все же было заметно, что он влил в себя изрядное количество виски.
— С каких это пор Артемис Энтрери стал обращать внимание на уличных головорезов? — поинтересовалась Двайвел.
Энтрери остановился и обратил к ней ничего не выражавшее лицо.
— Я их всех подмечаю, не пропускаю ни одного, я ведь отлично знаю, что моя слава меня переросла. Найдется немало желающих всадить мне нож в сердце, — сказал он и снова начал расхаживать туда-сюда, — Удачливый убийца тогда разом прославится. Они знают, что я старею, и думают, что я уже не так проворен, — по правде говоря, так и есть. Я уже не могу двигаться так быстро, как десять лет назад.
Двайвел прищурилась, пораженная неожиданным признанием.
— Тело, конечно, стареет, и движения уже не так отточены, зато разум становится острее, — продолжал убийца. — Меня слава и внешний антураж тоже заботят, но не так, как раньше. Тогда целью всей жизни для меня было стать лучшим в своем деле, превзойти врагов и умом, и мастерством. Я хотел стать совершенным воином, но потом понял, что это путь в никуда. Правда, для этого понадобились темные эльфы, которых я глубоко презираю. Мое безоглядное стремление стать лучшим заметно поуменьшилось после невольного путешествия в Мензоберранзан в качестве «гостя» Джарлакса. Я увидел, насколько бессмыслен мир, сплошь населенный воинами, каким я мечтал стать. В Мензоберранзане я на каждом шагу видел собственное отражение, эти воины стали настолько нечувствительны ко всему вокруг, настолько поглощены своей целью, что наслаждаться процессом ее достижения они уже не способны.
— Но ведь они же дроу, — вставила Двайвел. — Нам никогда не понять их истинных побуждений.
— Если б ты знала, маленькая моя, до чего прекрасен их город, — отозвался убийца, — и в нем сосредоточены такие власть и могущество, что нам даже трудно это представить. Но при всем этом Мензоберранзан пуст и мертв внутри, там нет страстей, кроме одной ненависти. Из этого обиталища двадцати тысяч убийц я вернулся другим, мне пришлось переосмысливать самые основы моего существования. В чем его смысл, в конце-то концов?
Внимательно глядя на собеседника, Двайвел поднесла к губам маленькие ручки со сплетенными пухлыми пальчиками. «Может, так он дает понять, что бросает свое ремесло? — размышляла она. — Неужели он может так запросто отказаться от прежней жизни и заслуженных почестей?» С вздохом качнув головой, она промолвила:
— Мы все задаем себе этот вопрос, верно? Смысл в приобретении золота, уважения, собственности, власти…
— Действительно, — холодно согласился он. — Но теперь я лучше понимаю, кто я на самом деле и что для меня действительно важно. Я еще не знаю, чего надеюсь достичь и что для этого придется преодолеть, но понимаю, что наслаждаться путем к цели необходимо. Заботит ли меня, чтобы моя слава по-прежнему была прочна? — внезапно обратился он к Двайвел как раз в то мгновение, когда она уже решилась спросить, куда же может вывести его путь, — не пустячный вопрос, учитывая, какая власть сейчас сосредоточена в гильдии Басадони. — Желаю ли я удержать за собой звание лучшего из убийц Калимпорта? Да, хочу и того и другого, но не по тем же соображениям, что уличные головорезы, шныряющие по углам, и не потому, что многие из них попытались бы убить меня, правда, кончили бы жизнь с перерезанным горлом в сточной канаве. Я пекусь о своей репутации, потому что она помогает мне в моем деле. Я пекусь об известности, но лишь потому, что так враги больше боятся меня. Даже если они совершат покушение, им все равно будет страшно, однако страх, в отличие от уважения к противнику, парализует, и они будут думать о том, что делают, лишь во вторую очередь. Их страх будет мне на руку. Я могу обманом и хитростью заставить их делать ошибки. Я могу симулировать беспомощность, и тем провести недалеких, и тогда осторожные побоятся напасть на меня, когда я действительно буду уязвим.