— Такая у меня работа. Нельзя испытывать жалость к тому, кого ты собираешься убить, Элла. Или ты не сумеешь сделать, что тебе поручено.
— А ты хотел бы… иногда чувствовать жалость?
— Я не могу, поверь. Не могу. Не смею.
— Ты не должен убивать, Клей.
— Я делаю то, что мне велят. Я человек Эда Ганолезе. Он мой босс. Он говорит: «Сделай!» — и я не имею права отказаться.
— Но почему? Клей, ты же умный человек, ты не должен быть его слепым орудием. Ты можешь служить кому угодно. Ты можешь служить самому себе, если на то пошло.
— Я не хочу служить самому себе.
— Кто для тебя Эд? — спросила она.
Я долго лежал молча, моя голова у нее на коленях, и ее нежные пальцы успокаивающе гладят мои виски. Кто для меня Эд?
— Ладно, — сказал я. — Я расскажу тебе одну историю.
— Правдивую историю?
— Да, правдивую. Я три года учился в колледже. Я говорил тебе. Захудалый колледж в провинциальном городишке на севере штата. Однажды мы с приятелем накачивались пивом на какой-то вечеринке. Шум, галдеж, как обычно. Почему-то разгорелся спор, а потом стали держать пари, что нам с ним слабо угнать машину. Дурацкое пари на десять долларов или около того. Мы заявили, что сможем. Мой напарник серьезно занимался наукой, а кроме того, сам собирал автомобили, разыскивая детали на свалке. Мы с ним вышли, нашли подходящую, на наш взгляд, машину, на ней был, помню, номер с буквами «MD». Как раз то, что нам нужно. Полиция не останавливает машины врачей, потому что они могут спешить на срочный вызов. Ключей не было, но парень переставил и соединил какие-то провода, и мы укатили. Ясное дело, мы оба были сильно под градусом.
Она перебила меня:
— А на чем в колледже специализировался ты?
— Не помню, — отрезал я, неожиданно разозлившись, — что-то вроде управления коммерческими предприятиями. Не знаю, кем я хотел стать. Но дай мне досказать, добро?
— Прости!
— Мы угнали машину. Было это зимой, высоко в Ади-рондакских горах. Там полно зимних курортов, лыжных трасс и прочего. И девушка неожиданно выскочила на дорогу. Не ребенок, лет двадцать с чем-то. Что-то вроде официантки или прислуги в каком-то доме. Бежала через дорогу, потому что опаздывала на работу. За рулем сидел я. И растерялся. Не сразу разобрался со сцеплением, тормозом и акселератором. Я наехал на нее и лишь потом нашел тормоза. Нажал на них, перепуганный до смерти, а машина пошла юзом. То был «бьюик», большая, тяжелая модель. Она слетела с дороги и врезалась в дерево. Парень, который был со мной, вылетел сквозь ветровое стекло и разбился насмерть. Дверь с моей стороны открылась, и я успел выскочить. Вокруг никого, мы одни на трассе. Понимаешь, зима, довольно позднее время, жуткий холод. Лишь какая то машина шла навстречу, и люди в ней видели, что произошло. Они остановились, вышли, и один из них спросил меня, что случилось и как я себя чувствую. Я мог только твердить: «Мы угнали машину, мы угнали машину, мы угнали машину!» В тот момент мне стало ясно, что я загубил свою жизнь. Надо было раньше думать, конечно; мне ведь исполнилось уже двадцать три, отслужил два года в армии, провел три года в колледже. Пора бы уже соображать.
— В той машине находился Эд Ганолезе? Среди тех, кто видел, что произошло?
— Если ты думаешь, что он решил держать меня на крючке из-за моей дурости, то ошибаешься. Эти парни, а их было трое или четверо в машине, достали мой бумажник и я полагаю, рассмотрели мои документы. Кто-то сказал: «Студент, из колледжа». Один из них наклонился ко мне и подбодрил: «Соберись, парень!» Я плохо помню, что было. Я был потрясен, испуган, еле держался на ногах и все еще полупьян. Я заметил, как кто-то из них протер тряпкой руль, дверные ручки и приборную доску. Они помогли мне встать, усадили в свою машину и довезли до колледжа. По дороге я протрезвел и лучше соображал. Тот, кто сидел рядом со мной на заднем сиденье, сказал мне: «Парень, тебе повезло, что мы проезжали мимо. Отоспись, а утром отрицай все. Никто не сможет ни в чем тебя обвинить».
— Это был Эд Ганолезе?
— Я тогда его не знал. Я лишь в одном был уверен наверняка: он выручил меня из беды. Он откуда-то возвращался в Нью-Йорк; Я попытался благодарить его, но он отмахнулся. «Я обманываю копов ради развлечения, — объяснил он. — Кроме того, радуйся, что жив остался. Иди домой и ложись спать!» Так я и поступил. А на следующий день за мной пришел полицейский из уголовного розыска и въедливо допрашивал меня в муниципалитете. Я сказал ему, что от пари отказался, потому что сильно набрался. Что пошел домой и не представляю, что случилось потом. Они мне не поверили. Знали, что тот парень не вел машину, он выпал через стекло с правой стороны. Но им пришлось меня отпустить. У них при всем их старании не нашлось никаких доказательств, что я был на месте происшествия. Я трусил, понятно, но ни слова не изменил в своих показаниях.
— Так что тебе все сошло с рук.
— Точно. Закон не сумел добраться до меня. Никто не сомневался, что я там был. Во всяком случае, они думали, что знают, а это, считай, одно и то же. Все в колледже — студенты и преподаватели. Однокурсники дружно игнорировали меня, а преподаватели не упускали случая подчеркнуть, как важно сознавать свою ответственность за содеянное. И так изо дня в день. Они, конечно, не указывали на меня пальцем, но все понимали, о чем речь.
— Они пытались помочь тебе, Клей.
— Как же! Эд Ганолезе помог мне. Он один помог мне. Послушай, во-первых, я был один из тех чокнутых ветеранов, кто пошел учиться по закону об армии. Это было через пару лет после того, как ветераны Второй мировой войны уже окончили учебу, и года за два до того, как стали появляться ветераны войны в Корее. В колледже ветеран был заметной фигурой, нас было не так уж много. А еще мы не располагали такими деньгами, какими бахвалились подростки, учившиеся за счет своих папаш. Они были готовы поверить чему угодно, когда дело касалось нас, переростков. Они смотрели на ветерана сверху вниз, потому что он был старше, беднее и, как они полагали, необузданнее. Так что, несмотря на то что никто не мог доказать, что я сбил человека и смылся, все в колледже осудили меня и вынесли свой приговор.
— И ты все бросил и уехал?
— Я хотел продолжать учебу. Пытался забыть эту кошмарную историю. Да, я попал в переделку, и мне удалось счастливо выбраться из нее. Но никто не хотел забыть о моем проступке. Вот и пришлось мне прекратить занятия и уложить свои вещички. Я оставил все, что не уместилось в один чемодан, — знаешь, такой потрепанный, старый черный чемодан с ремнями, — и отправился в город, на автобусную станцию. Я не знал, куда я поеду. Домой ехать не было смысла. Отец узнал обо всем, осудил меня, потому что тоже мне не верил. Я прошел мимо отеля и увидел около него машину тех парней, которые помогли мне в ту злосчастную ночь. В машине никого не было.
Я поболтался там около часа, и, в конце концов, они вышли и направились к машине. Я догадался, который из них босс, это легко было понять. Так что я подошел к нему, волоча свой проклятый чемодан, и сказал: «Мистер, я ваш человек!» Он взглянул на меня, улыбнулся и спросил:
«А что ты можешь делать?» И я ответил: «Все, что вы мне прикажете».
Элла ждала, чтобы я продолжал, но, по-моему, я все сказал. Так все произошло, и я впервые за последние девять лет чужому рассказал обо всем откровенно. Я нервничал, когда излагал свою исповедь. Она спросила:
— А что случилось потом?
— Эд привез меня в Нью-Йорк. Некоторое время я возил сигареты в Канаду. Потом работал в союзе «Новый взгляд». Я вошел в этот мир. Эд знает, что я — его человек.
— Почему, Клей? Я закрыл глаза:
— Почему? Если бы Эд не проезжал по той дороге в ту ночь, где бы я был сейчас? В тюрьме со сроком от двадцати лет до пожизненного заключения за непредумышленное убийство, кражу машины, да вообще мне можно было навесить еще с полдюжины обвинений.
— Это была студенческая проделка, шалость, ошибка, — сказала она. — Ты мог бы попасть под условное наказание.
— Та девушка погибла, Элла. Это не назовешь студенческой шалостью. Никто и пальцем бы не шевельнул, чтобы защитить меня. Только Эд помог мне. Он спас меня, так что я его человек. Кроме того, я так и не представляю, кем хотел бы стать. Меня ничто особенно не привлекало. Сидеть с девяти до пяти в какой-нибудь конторе в качестве клерка или бухгалтера? Нет, не по мне. — Я снова открыл глаза и взглянул на нее. — Мне нравится нынешняя жизнь, Элла. Тебе придется привыкнуть к этой мысли. Придется поверить. Мне нравится моя жизнь.
— Какое лицо фальшивое, Клей?
— Оба настоящие. Оба! Я не знаю. У меня отношение к тебе какое-то особенное. И если бы я себе позволил, я бы смог испытать жалость к Билли-Билли Кэнтелу, даже при том, что мне надо было бы обойтись с ним, как у нас принято. Но я не могу позволить себе что-то чувствовать в подобных случаях.
— Ты можешь включать и выключать свои чувства?
— Не включать. Только выключать.
На этот раз мне пришлось долгонько ждать, пока она что-нибудь скажет. В конце концов мне самому пришлось нарушить молчание.
— Ты останешься? — спросил я с надеждой.
— Не знаю, — ответила она.
Глава 5
Я вышел из дому в половине девятого, едва передвигая ноги, и поехал в центр в контору Клэнси Маршалла, доверенного юриста Эда Ганолезе. Элла так и не сказала мне ничего определенного, и по дороге в центр я волновался, перебирая в памяти детали нашего объяснения. Я даже не вспомнил о том, что ни Фред Мейн, ни Джек Эберхарт не сообщили каких-либо новостей о Билли-Билли Кэнтеле. А уже следовало бы, времени прошло достаточно. Такой дурень, как Билли-Билли, не мог скрываться долго. Или полиция обнаружит его, или мы найдем. Кто-то уже должен был на него наткнуться!
Контора Клэнси располагалась на Пятой авеню. Я знал, что поблизости места для стоянки не найти. Поэтому ехал по Коламбас-авеню, потом по Девятой и повернул налево, на Сорок шестую улицу. Оставил «мерседес» на стоянке и сел в такси. Если бы я не был таким сонным, я бы взял такси от дома, чтобы голова не болела о «мерседесе».
Подремывая на заднем сиденье такси, пока мы с трудом ползли по запруженным улицам, я думал об Эде Ганолезе и о том, что рассказал Элле, — о своей первой встрече с ним. Газетчики на своем вульгарном жаргоне обозвали бы его «криминальным царем» — в бульварных изданиях или «главой синдиката» — в газетах, которые выписываете вы. Но ни одна из этих стереотипных фраз не выражала сущности дела. Я бы просто назвал Эда человеком, имеющим свой интерес в бизнесе. В любом практически бизнесе. Назовите мне какую-либо сферу деятельности, и я укажу, где доля Эда.