— Его величество мог бы купить машинки для стрижки своих лужаек! — услышали Петр и Анджей голос Шмидта-неслышно подошедшего к ним сзади.
Они разом обернулись. Шмидт стоял перед ними, плотный, краснолицый, уверенный в себе мужчина в расцвете лет. От него основательно пахло пивом, глаза под белесыми ресницами поблескивали.
— Так что, Питер, какие новые сенсации ожидают нас сегодня? Вчера вы нам ничего не сказали о сегодняшней поездке… — Шмидт хитро подмигнул Войтовичу: — Он и от вас кое-что держит в секрете, Анджей, а?
— Боюсь, что да, — в тон ему ответил Войтович и взглянул на Петра.
Сказано это было так, что Петр понял: Анджей догадался, что Петр что-то утаивает от него, догадался и обижается.
— Не только у вас есть свои профессиональные секреты, герр Шмидт! — Петр постарался придать беседе иной поворот: — А вот и машины!
Действительно, по извилистой асфальтовой ленте, опоясывающей холм, на котором возвышался «Эксельсиор», поднимались пять автомобилей, выкрашенных в зеленый цвет: впереди — «джип» с солдатами, следом за ним большие открытые лимузины.
— И сумасшедший в придачу, — кивнул Войтович на фигуру, приближающуюся с другой стороны к площадке, на которой они стояли.
К ним шел рослый, совершенно обнаженный человек с густой копной ни разу в жизни не стриженных волос. Налитое, тугое тело лоснилось от пота, мышцы играли, он был удивительно правильно сложен.
— Как Аполлон, — заметил Шмидт.
— Такой же красивый и такой же счастливый, — с иронией добавил Войтович.
Шмидт ухмыльнулся:
— А разве в нашем мире безумие не счастье? Я знаю немало людей, которые охотно поменялись бы с ним местами в жизни! Жить сегодняшним днем, не имея прошлого, не задумываясь о будущем! Не нуждаться ни в жилье, ни в одежде, ни в ком и ни в чем… Разве не стоит этому завидовать?
— Но вы забыли о необходимости питаться, герр Шмидт, — вежливо вставил фразу Петр.
Шмидт взглянул на него все с той же усмешкой:
— Вы уже много лет в Африке, мистер Николаев. И разве вы не знаете, как туземцы относятся к своим сумасшедшим? Они считают, что сумасшедший общается с богами, с духами, а разве кто-нибудь в Африке посмеет обидеть такого? Сумасшедший… Их называют здесь «крис»…
— От испорченного английского «крези» — сумасшедший, — профессорским тоном пояснил Войтович этимологию слова.
— Или «Крист», Христос, — не согласился с ним немец. Сумасшедший был уже совсем рядом — этот голый человек на голой земле. Он шел, ничего не видя, и на лице его светилась блаженная улыбка. Все, что было на нем, это длинный тонкий кинжал в ножнах, желтых, чешуйчатых, из змеиной кожи. Ножны висели на кожаной петле, обхватывающей левое предплечье сумасшедшего гиганта, и раскачивались в такт его широким шагам.
— Крис! Крис! — раздался от входа в отель предостерегающий крик швейцара. Он поспешно юркнул в холл и через минуту появился оттуда в сопровождении трех дюжих парней-носильщиков в синей униформе.
Парни стали осторожно приближаться к сумасшедшему, подбадриваемые швейцаром, который, однако, сам предпочитал держаться за их спинами.
— А вы говорите: кто посмеет такого обидеть, — обернулся Петр к немцу, который, хмурясь, наблюдал за попытками носильщиков преградить сумасшедшему путь к отелю.
— Бедняга просто голоден, — тихо, словно про себя, заметил Анджей.
Сумасшедший, не доходя шагов пяти до синих фигур, стоящих у него на пути, остановился. На лице его вдруг отразилось что-то похожее на отчаяние. Он жалобно застонал, словно упрашивая пропустить его.
— Цум тойфель! — выругался по-немецки Шмидт. — Эти парни сами недалеко ушли от несчастного. Друг, эй! Друг! — И он решительно шагнул к сумасшедшему. — Иди сюда. Дай мне руку… И пусть летит все в ад кромешный, ко всем чертям собачьим!
Сумасшедший, казалось, понял его. Он повернулся и пошел навстречу Шмидту. Лицо больного было искажено отчаянием, он словно пытался спастись от чего-то, что преследовало его и чего он не понимал.
— Ну, — тихо сказал немец и коснулся его плеча, как касаются тела обиженного кем-то животного, когда хотят его приласкать.
— А-а-а-а! — вырвался полный страха и отчаяния нечеловеческий крик из широкой груди сумасшедшего.
И в то же мгновение он вырвал из змеиных ножен тонкое и длинное лезвие, отпрыгнул в сторону и, выставив его впереди себя на вытянутой руке, кинулся прямо на Шмидта.
Все произошло так быстро, что Петр опомнился, лишь когда увидел, как сумасшедший вырвал потемневшее лезвие из груди неподвижно стоящего, еще не понимающего, что произошло, Шмидта, прыгнул с асфальтового пятачка на лужайку, которую выкашивали арестанты, и большими прыжками, завывая и размахивая кинжалом, понесся вниз с холма.
Белые фигурки заключенных шарахались с его пути, и он несся куда-то как безумный бог тропических лесов Африки.
Выражение недоумения на лице Шмидта сменилось вдруг растерянной улыбкой.
— Кажется… этот парень… убил меня, — удивленно сказал он и, держась рукой за грудь, там, где сердце, стал медленно опускаться на серый асфальт, на который уже упали первые капли его крови.
— Крис! — с ужасом выкрикнул швейцар, пятясь назад. — Крис убил маста…
Петр и Анджей одновременно кинулись к Шмидту и подхватили его как раз в тот момент, когда ноги немца вдруг сломались в коленях и он рухнул, заваливаясь на бок.
Они осторожно опустили его на асфальт и опустились на колени рядом. Он был уже мертв. Лицо его, при жизни бывшее жестоким, угрюмым, теперь казалось спокойным и умиротворенным, даже безмятежным.
К ним спешили люди — белые и черные. Кто-то кричал на местном языке, кто-то на английском требовал организовать погоню…
— Разойдитесь… ему нужен воздух! — услышал над собою Петр ровный голос Мартина Френдли.
Небольшая толпа окружила их плотным кольцом. Вот Стив Стоун — лицо напряжено и бледно. У его помощника Лакса в глазах застыл ужас, на лбу крупные капли пота, пальцы лихорадочно теребят воротник клетчатой рубахи. У щеголеватого Альберто Монтини в руках фотокамера… Щелк, щелк, щелк… Рядом с ним с лицом, вдруг ставшим серым, Мозес Аарон, француз Серж Богар, Дании Смит из Рейтера…