— Конечно, проказа куда страшнее, чем прыжок в хлорированный бассейн… всего лишь с девяти метров…
— А еще страшнее — напалмовые бомбы, когда они начнут сыпаться нам на головы с самолетов федералов!
— Значит, — понял Петр, — вас разместили в колонии в расчете, что федеральная авиация не будет бомбить… этих несчастных?
Бельгиец хмыкнул:
— Нам придется там отсиживаться, пока не прибудут наши парни с нашими самолетами. А пока пусть повоюют черные. Белые шкуры обходятся нашим хозяевам слишком дорого, чтобы их можно было дырявить по пустячным делам!
Несмотря на плохую дорогу, они проскочили тридцать миль за полчаса и, не доезжая с полмили до самой Мвахии, большой торговой деревни, где жили в основном родственники прокаженных, свернули на размытый ливнями проселок.
Красные латеритовые колеи были заполнены мутной водой. То здесь, то там из грязи проступали камни и толстые ветки, набросанные шоферами уже застревавших в этом месиве машин.
— «Мерседес» здесь не пройдет, сэр, — почтительно сказал Лоусон, не оборачиваясь, но было ясно, что он обращается не к Петру, а к бельгийцу.
— А ты соображаешь, парень! — усмехнулся Кувье. — Что ж, не будем портить автомобиль господина советника. Придется нашему гостю пересесть в «джип».
В его голосе опять появилась веселая галантность.
Лоусон выбрал местечко посуше и остановил машину. В «джипе», ушедшем было вперед, поняли, в чем дело. Он тоже остановился и пошел назад по глубокой и скользкой колее.
Наемники молча и с откровенным интересом рассматривали Петра, вслед за бельгийцем выбравшегося из машины. Их было четверо, очень молодых, почти мальчишек, со свисающими из-под беретов длинными волосами, по моде закрывавшими уши. Никого из тех, с кем Петр познакомился в Луисе, видел в ресторане «Эксельсиора» или вчера в рест-хаусе, среди них не было.
— А ты, парень, двигай назад, — приказал бельгиец Лоусону.
Тот медлил, явно желая что-то сказать и не решаясь.
— Тебе что? Повторять дважды? — нахмурился Кувье. Губы Лоусона дрогнули.
— Но, господин…
Он шарил испуганным взглядом по плечам, по воротнику, по груди бельгийца, пытаясь найти хоть какие-нибудь знаки различия и определить его звание.
— Полковник! — весело подсказал ему Кувье. — Пора бы знать, парень, что каждый вооруженный белый, если он пожил с мое в Африке, — полковник!
— Что прикажете доложить моему начальству, господин полковник? — сейчас же вытянулся шофер.
— Передай… (бельгиец бросил на Петра быстрый взгляд) …что господин советник решил навестить своего старого друга полковника Штангера!
«Штангер, — думал Петр, трясясь на ухабах на жестком металлическом сиденье „джипа“ между двумя парнями. — Рольф Штангер… Так, значит, у наемников он немалая фигура. Постой-ка, постой!»
Ему вспомнилось невыразительное плоское лицо этого немца, редкие светлые волосы, косой челкой налипшие на лоб, бледно-голубые фарфоровые глаза… И вдруг в памяти всплыла фотография, крупная цветная фотография, которую он видел на обложке какого-то западногерманского журнала. Да, фотография Рольфа Штангера — в черном берете со значком — череп и скрещенные кости, в пятнистой куртке десантника…
Ну конечно же, как только Петр его не узнал!
…Журнал со смаком расписывал «незаурядную личность» — Рольфа Штангера. Родился в 1930 году, когда нацисты рвались к власти. Захватив ее, они не жалели сил, чтобы воспитать молодое поколение в нужном им духе. В гитлерюгенде юный Рольф маршировал и горланил «Хорст Вессель», упражнялся в стрельбе и метании гранат. А дома с жадностью читал книги о дальних экзотических странах, об опасностях, подстерегавших храбрых носителей «бремени белого человека» в джунглях Африки и Азии. Ему нравились записки немецких миссионеров, с крестом в руках пытавшихся исподволь подготовить туземцев к мысли о неизбежности их подчинения фатерлянду. И хотя мысли о боге в гитлерюгенде не поощрялись, ибо у нацистов оказались старые счеты со многими священниками, юный Рольф тайком мечтал о том, как он будет миссионером.
Началась вторая мировая война. Наставники Рольфа твердили, что она должна послужить испытанием для сильных личностей и средством утверждения превосходства германской расы.
Юный Штангер пытался бежать на фронт: один раз, другой, третий… Третья попытка была в 1944 году и закончилась тем, что его соблазнила истеричка монахиня, тронутая патриотизмом еще совсем зеленого юнца.
Рольф воспринял это как трагедию. Теперь уже, впавший в смертный грех, он не сможет стать миссионером, не сможет нести божье слово и цивилизацию в далекие джунгли, теперь до конца своей жизни он должен будет стремиться заслужить прощение неба. И лучший путь к этому — борьба с большевистскими ордами, рвущимися на священную землю фатерлянда.
В дни, когда фашистские бонзы, пытаясь оттянуть неизбежный конец и выиграть время для спасения собственных шкур, бросили на фронт стариков и мальчишек, вооруженных фаустпатронами, Рольф Штангер был под Берлином, на Зееловских высотах.
Бог, видимо, не слишком гневался на него за истеричку монахиню: в отличие от многих своих сверстников он остался жив… жив и полон бессильной ненависти. Много лет спустя он рассказывал журналисту, которого направил к нему большой западногерманский журнал, решивший заняться «патриотическим воспитанием» молодежи:
«Когда война окончилась, я был в отчаянии, потому что психологически и физически был готов к бою. Я стал бы драться, даже когда союзники уже контролировали всю страну. Но я не мог воевать в одиночку».
Зверенышем, затаившим злобу, смотрел он на тех, кто сокрушил рейх, кто растоптал его мечты стать героем фатерлянда. Он едва дождался, когда ему исполнилось шестнадцать: рослый, крепкий, он выглядел старше своих лет и нелегально пробрался во Францию. Его мечта — иностранный легион!
Он знал, чего хотел. Французские колонии жаждали независимости. В Алжире и на Мадагаскаре то и дело вспыхивали волнения, а французские солдаты, еще недавно сражавшиеся против фашистов, были заражены левыми идеями и ненадежны, в армии немало бывших партизан-коммунистов…
Иностранный легион — вот кто должен навести порядок в колониях. И вербовочное бюро в Марселе, куда явился Штангер, работает день и ночь, вербовка ведется без ограничений, легиону нужны люди без морали и убеждений. В казармах легиона не спрашивают документов, можешь назваться любым именем. Подпиши контракт, поклянись на верность французскому флагу и не пытайся сбежать. И тогда никому не будет дела до твоего прошлого: будь ты убийца, растлитель малолетних или вор.
Пять лет, полный срок контракта: кровавое умиротворение Мадагаскара, зверские расправы в Алжире… Когда контракт кончается, легион награждает Рольфа — теперь уже профессионала высшей квалификации — кругленькой суммой, вполне достаточной, чтобы начать жизнь респектабельного буржуа. Но хищник, однажды отведавший человеческой крови, навсегда останется людоедом. И в послужном списке профессионального наемника появляются Корея (обучение командос для Сеула), Вьетнам (поражение в Дьенбьенфу), снова Алжир (изощренные пытки патриотов), Конго (служба у Чомбе и попытка отколоть Катангу)…
И вот теперь он здесь, с мятежниками и раскольниками.
— Так, значит… меня захотел видеть полковник Штангер? — спросил Петр бельгийца, сидящего напротив него.
— А разве вам не интересно поговорить с человеком, за которым гоняются репортеры всего мира? — подмигнул в ответ Кувье. — Кстати, шеф, как мне кажется, даже обиделся. Вы не узнали его тогда, а бассейне, а затем и в баре.
— Я не репортер уголовной хроники! Кувье снисходительно рассмеялся.
— А ведь между уголовщиной и большой политикой теперь такая, в сущности, неразличимая грань, господин советник!
Петр не успел ответить. «Джип» резко свернул с проселка в кусты и уперся в деревянные ворота, над которыми была прибита большая фанерная вывеска:
«Лепрозорий, Мвахия».